Виктор Голявкин - Избранные

А когда он сидит и чиркает и вычеркивает — ну чего тут радостного, я не понимаю! Может быть, только одна-единственная мысль, сознание, что он некий богом данный пророк, чудо ума, некто способный осчастливить человечество своими мыслями и советами, — только эта мысль может по-настоящему дать ему бешеную энергию для сидения за столом и, соответственно, чирканья. Только эта мысль может дать ему умиление собой, а следовательно, некоторую радость. Но ведь это все так несерьезно! Несерьезно потому, что нет широты взгляда, охвата событий и прочего. Несерьезно еще и потому, что человек, возомнивший себя бог знает кем, новым учителем человечества, на самом деле таковым не является. Он не является таковым, и ни один человек не нуждается в таком, с позволения сказать, учителе. А если ему навязывают — совсем другое дело! Но, в общем, все трудятся. И я со всеми. По мере своих возможностей. И я ставлю этот роман выше каких бы то ни было предыдущих романов. О радости творчества? По-моему, нет такой радости и не бывает. Я люблю ходить. Плавать. Беседовать. Жарить, варить, парить, колоть, пилить, стоять, купаться, смеяться, жрать, спать, ездить, пить и даже иногда чего-нибудь такое написать и прочесть приятелям, чтобы они не думали, что я уж совсем ничего не делаю и даром живу на земле, от этого я чувствую некоторую радость.

Все писатели писали по разным причинам. Один писал оттого, что ему не хватало денег. Другому было что-то неясно или, наоборот, проще простого. Третий оттого, что, собственно говоря, может быть, тоже в какой-то мере что-то неясно или проще простого. Что, по-моему, совершенно естественно. И не так уж плохо.

А теперь дальше.

Вчера мне две мыслишки пришли, не очень серьезные и не так важные, в общем, мыслишки так себе. Ну я их, право, забыл. Тут мне еще две мыслишки пришли. Я и эти забыл. И все это в гостях. Ну какие там гости! Свои все.

И вот хозяйка мне говорит:

— Ты чего все забываешь? Чайник поставил и забыл.

— Какой, — говорю, — чайник? — Я и вправду забыл, что поставил чайник, я чаю хотел попить, попросил разрешения и ну, старые ведь друзья, сам все могу, зачем их беспокоить, вот и поставил сам чайник, чтоб, значит, выпить чайку.

— Ох, — говорю, — я поставил чайник, и вправду ведь я поставил чайник. — И пошел и отставил его от огня в сторонку. Но чай пить не стал. Не захотелось мне чай пить. Бывает так, ну и все. Просто мелочи. Хозяйственные дела. То есть чайник и прочее. Ну кастрюльки там, сковородки, да мало ли что! Ну, я не об этом. Я, значит, не захотел пить чай, ну и, само собой, делать нечего, раз чай не пью. Я идти собрался. Надел я пальто и шляпу. Посмотрел в зеркало, шляпу поправил и глаз почесал, ну, потом снял шляпу и снова надел, чтобы она, значит, лучше сидела. Ну, сами знаете, все ведь так делают. Ну и я со всеми. И говорю:

— Я пошел.

— Ну будь здоров, — говорят.

Я вздрогнул от этих слов. И говорю:

— Я вполне здоров.

— Не совсем, — говорят.

— А вы? — спрашиваю.

— И мы, — говорят.

— Значит, вы не совсем здоровы?

— Как хочешь думай, — хозяйка говорит. — Но мы так думает. Мы недавно что-то почувствовали. И в себе заметили.

У нас мысли по-разному шли. У нее одни были мысли, а у меня совершенно другие. И наоборот. У меня одни, у нее — другие. Так было всегда. Мы с ней привыкли к этому, и вдруг — бах! Мы однажды вместе подумали. Сразу. Вмиг об одном и том же. Испугались. А отчего — не знаем. Мы сильно испугались. Нам показалось что-то. А что — неизвестно. Мы ничего не поняли.

— А я тут при чем? — говорю.

— А ты подумай, — она говорит.

— Ерунда, — говорю. — Я здоров. Никогда, — говорю, — у меня так не было, чтоб я вместе с кем-то подумал. А если бы даже я и подумал, то что ж? Не пойму, что же в этом такого?

— А ты подумай, — она говорит.

Я стал думать. Что-то смутное стало ко мне приходить, уходить, возвращаться и расплываться в тумане. Но четкого ничего не было. Такого, чтоб я все понял.

Мы были с ним. Он говорит:

— Я однажды работал. И вдруг упал. Потом встал и сейчас же решил, что на улице праздник. Я перепутал год и месяц и очутился совсем в другом мире. Теперь скажи, что за мир это был? Я потом отошел и вспомнил. И все снова пошло как прежде. И, как видишь, снова прекрасно. Я знаю, какой сейчас год и месяц.

— Что за чушь? — говорю.

— Вот именно, — говорит он, — чушь. Не иначе. Но все же.

И он на меня смотрит. Как будто бы я нездоров. И я тоже смотрю, и мне кажется, что он ну, в общем, нездоров. А потом ничего. Все нормально. Я улыбнулся. И вышел на улицу. И ничего. Иду себе по улице. Дождь идет. И я иду. Все, в общем, в полном порядке. Потом я снял шляпу и так держу шляпу в одной руке, а другой рукой машу, иду себе.