Нина Садур - Иголка любви

— Ах, ну это да.

— Чем-то необычным. В вас что-то необычное. — И он опять выпучил глаза. Как будто иногда ему что-то показывали. Попугать.

— Следователь, да, я следователь. О, сколько следствий!

Сухощавый и властный старик-следователь.

Немцы как раз прошлепали мимо. Одетые во все наше, укрощенные навсегда, сытые, только речь их чуть-чуть тревожила. Кольнуло тем юным фашистом.

— Вы следователь по военным делам?

— Было и это. Но больше — по шпионам.

— По шпионам?

— Ну да. По предателям родины.

Оля заморгала, впервые глядя на всего старика. Он был тверд под взглядом, скромен, свеж.

— Где же они… то есть где вы их добываете… как это… как вы их различаете?

— Работа, — устало он простонал.

— Ну… и много их?

— Я не хочу омрачать ваш светлый…

— Ум? — подсказала Оля.

— При чем здесь ум?! Ваш светлый отдых.

— Не бойтесь.

— Это тайна.

— Ну не надо.

— Ну хорошо, я скажу. Да, много. Вас устраивает такой ответ?

Оля опять на него посмотрела, очень сильно, чтоб хорошо рассмотреть существо. Глаза существа отдавали металлом дверных ручек. Моментально во рту появился привкус металла.

— Как вы их различаете?

— Милая девочка, милая девочка, как вы еще плохо знаете жизнь.

— Боже мой! — поразилась Оля. — Разве жизнь можно знать?

Старик радостно захохотал. Оля увидела язык, желтый от никотина.

— Мило, мило. Жизнь можно узнать, если… множество лет ты проводишь допросы.

— Я однажды уже проводила допрос, — хмуро сказала Оля.

— Да. Их надо всегда проводить. Предателей родины выявить — вот вам задача.

— Скажите, пожалуйста, — засомневалась Оля. — А в чем их было предательство?

— Было и есть, — поправил старик и шепотом: — Их и сейчас сколько угодно.

— И здесь? — изумилась Оля.

Следователь слегка кивнул ей, интимно, как когда говорил, что делайте все, что нравится.

— Как же тут можно предать! Тут море! — волновалась Оля.

— Мерзавцев хватает, — ответил старик. — Они выдали иностранцам наши тайны.

— За деньги?

— Бывает, за деньги. Бывает, из ненависти.

— Какие тайны на море? — тоскливо не понимала.

— Вам не понять, — отрезал старик.

— Ну а как же вы их ловите?

— Я не ловлю. Я допрашиваю. Я, повторяю, следователь.

— То есть их сначала поймают, а потом вы допрашиваете?

— Да.

— А потом?

— Расстрел, — сказал следователь.

Оля ахнула:

— Всех?

— Опять же не я. Уже следующие, — напомнил старик.

— Ну как же… а если… а если… не все, если некоторые не предатели окажутся?

— Не окажутся, — отрезал старик.

— Ну вот же, я же читала, в газете — милиция осудила, даже избила — и девять лет подростку дали тюрьмы, а он не убивал.

— Во-первых, — кивнул нетерпеливый следователь, — осуждает суд, а милиция ловит…

— Ну какая тут разница? — взвизгнула Оля. — Ведь подросток избитый, и тюрьмы девять лет, а он невиновный.

— Виновен, — сказал старик.

— Почему? — едва прошептала Оля.

— Это на взгляд обывателя можно найти оправдание подростку. Ну, представьте, что такое подросток, — сгусток инстинктов.

— Чего? — опешила Оля.

— Ну, он весь из этого… понимаете? Из секса.

— Ах вот оно что, да, да… Он тоненький, у него нежная кожа, чуть впалый живот, ключицы вразлет, чуть девичьи плечи, припухлые губы.

— Виновен! — воскликнул старик.

— Сколько же вы их, предателей… а как… а что они говорят на допросах у вас? Они знают, что их расстреляют?

— Ко мне попадают всегда на последнем этапе, даже в ночь перед самым расстрелом. Последний допрос, понимаете?

— Прощальный?

— Да. Вроде этого.

— Вы надеетесь, что они самые тайные сведения вам расскажут? Все равно им больше не нужно.

— Нет, девочка, сведения свои они уже рассказали.

— Тогда зачем допрос?

— Для слез.

— А! Слезы раскаяния.

— Да.

— И… плачут?

— Довольно часто.

— И… — Оля даже взяла его за рукав. — И вы отпускаете их? — Вкрадчиво клянча, пощипывала рукавчик. — После слез?

— Никогда.

— Зачем тогда слезы?

— Для раскаяния.

— Зачем вам раскаяние мертвецов? Они вам больше не пригодятся.

— Они не пригодятся, — согласился следователь, — но их нужно наказывать. Нужно казнить. Для потомков.

— Потомки вас помнят, — сказала Оля.

— Как вы думаете, почему у меня такое лицо?

— Какое еще лицо у вас? — спросила Оля.

— Я ведь молодой. Это вид. Лицо осунулось от расстрелов.

— А что? — злобно скривилась Оля. — Все, прямо так и все и плачут у вас? Все-превсе?