Нина Садур - Вечная мерзлота

Печорин. Родинка!

Вернер. Позвольте сердце. (Слушает ему сердце.) Она вам знакома.

Печорин. Доктор, я знаю эту женщину. Я знал ее. Я любил ее. Я эту женщину любил. Любил. Одну ее. Я, может быть, ее одну любил на свете. Да, родинка, все сходится — любил с младых ногтей ее одну я, доктор…

Вернер. Да-с.

Печорин. Доктор, скажите ей при встрече обо мне как можно гаже!

Вернер. Извольте.

Печорин. Я глупо создан: ничего не забываю. Ничего!

Грушницкий, Мери в кустах. Крадется Печорин, подслушивает. Здесь же где-нибудь дымится Ермоловская ванна, в ней плавает княгиня Лиговская.

Грушницкий, Мери, потом Печорин

Грушницкий. Что для меня Россия? Страна, где тысячи людей, потому что они богаче меня, будут смотреть на меня с презрением, тогда как здесь — здесь эта толстая шинель не помешала моему знакомству с вами…

Мери. Напротив…

Грушницкий. Здесь моя жизнь протечет шумно, незаметно и быстро, под пулями дикарей, и если бы Бог мне каждый год посылал один светлый женский взгляд, один, подобный тому… без блеска, бархатному взгляду… который, кажется, что гладит тебя… с ума тебя сводит! Княжна! Пусть чеченская пуля сразит эту жизнь!

Мери. О, нет!

Грушницкий. Что жизнь? Матушка… степная деревушка… ах, русская степь, княжна, ведь я маленький убегал в нее, в самую даль — тишина, синева, марево выжженной степи и лишь посвист сусликов…

Мери. Я была в деревне. Мне очень понравилось.

Грушницкий. Впрочем, о чем я! Вы гордая москвитянка. И я, армейский дикарь. Степной бедняк.

Мери. Вам, верно, хочется меня обидеть?

Грушницкий. Княжна! Я и помыслить не могу! Стоять с вами не должен! Глядеть на вас!

Мери. Но ведь я пришла! Пришла!

Грушницкий. Одно только оправдание мне, что, может, убьют завтра, слетит головушка, а с нею и… да что там! Да, я дикарь, княжна, но я дикарской страны порождение, культура ведь только в Москве и Петербурге, пусть так, но я спешу упиться этим горьким счастьем — стоять около вас.

Мери. Скажите, страшно ли в бою?

Грушницкий. Нет.

Мери. Нет?

Грушницкий. Нет.

Мери. И… и убивать не страшно?

Грушницкий. Нет.

Мери. Нет?

Грушницкий. Да, нет.

Мери. Странно.

Грушницкий. Странно. Да ведь война так быстра, что не успеваешь ничего понять, почувствовать, но, княжна, зачем же вам-то это знать?

Мери. Мне очень интересно.

Грушницкий. Княжна, поверьте, война такая гадость.

Мери. Здесь столько раненных офицеров. Я никогда раньше не знала, что в России столько калек.

Грушницкий. Что мне Россия!

Мери. Страна, где тысячи калек. (Озираясь.) Здесь на водах, все боятся черкесов.

Грушницкий. О, Мери! С вами солдат.

Мери. Я знаю, господин Грушницкий.

Поцелуй.

Вваливается Печорин.

О, Боже мой, это черкесы!

Грушницкий. Стоять! Руки!

Печорин (говорит по-французски). Не бойтесь, сударыня, я не более опасен, чем ваш кавалер!

Мери. Вы… вы… зачем же эта шапка из барана?

Печорин. Мне нравится черкесская одежда.

Мери. Ах!

Грушницкий. Откуда ты свалился?

Печорин. Я шел на воды. Я удаляюсь. Я в отчаянии, я вновь расстроил московскую княжну.

Мери. О, Господи, вы просто напугали меня до смерти.

Печорин. Тем хуже для меня. Прощайте! (Бросается в Ермоловскую ванну.)

Мери. Куда же он рухнул, этот странный господин?

Грушницкий. Он всегда так. Княжна, я осмелюсь… решусь просить вас…

Мери. Да, господин офицер…

Грушницкий. Одно мне оправдание за дерзость — война. И даже если ваш ответ неблагоприятен будет для меня, то чеченская пуля найдет эту грудь и успокоит ее…

Мери. Но я ведь… ничего еще вам не ответила!

Грушницкий. Княжна…

Мери. Да?

Грушницкий. Прошу вас спеть.

Мери. Ах, это! (Поет.)

В Ермоловской ванне плавают Княгиня Лиговская и Печорин. Пар.

Княгиня. Кто этот молодой человек?

Печорин. Печорин.

Княгиня. Красив.