Нина Садур - Вечная мерзлота

Вынув сумку из контейнера, она отнесла ее на середину двора, потянула замок, запустила внутрь руки и вынула крошечного абсолютно голого младенца.

Петя пробил дыру в подвальную комнату. От увиденного захватило дух. Вначале страшный смрад ударил в нос, такой острый, что из глаз полились слезы. Проморгавшись, Петя вгляделся во мрак и увидел большую комнату без окон. Откуда проникал слабый свет, было неясно. Пять старух и один старик были в комнате. Старик резко ходил из угла в угол, спотыкаясь о старух, но ни старухи, ни сам старик не замечали этого. Старик был худ, высок, на нем были джинсы, свитер с голой шеей, а ноги были босы. Седые лохмы старика взвивались от резких движений и от этого казалось, что на него дует невидимый ветер. Старухи же расположились вот как: три из них лежали вповалку в углу, как мешки, одна сидела на полу, вытянув длинные тонкие ноги в синяках и пела тихую песню, слов было не понять, но движение тусклого голоса напоминало ночной снег за окном. Пятая сидела на корточках посреди комнаты и рвала себе рот. Видимо, ее мучила песня четвертой, но она не могла сообразить, кто поет и затыкала песню вот так вот — рвала себе рот. Рядом с ней стояло ведро. Внезапно старик остановился, набычась, поглядел перед собой и темные, запавшие его глаза на испитом лице сверкнули, потом он резко метнулся к ведру и мощно и звонко помочился в него. После чего вновь начал беспрестанно ходить, хрустя пальцами и потрясая ими, сплетенными у своего хищного бледного профиля.

Вдруг открылась невидимая Пете дверь, старухи захныкали, а старик, разомкнув замок пальцев, бросился с когтями на дверь, но в миг был отброшен назад. Прокатившись по полу, он вскочил на дрожащих ногах и тихо зарычал. В комнату вошли папа и дядя Али.

Пете было видно, что дядя Али боится этого места, а папа, наоборот, боится только дядю Али.

Дядя Али, как начальник, вскинул голову на короткой шее и оглядел всех, стараясь не смотреть на старика. Зиновию же приспичило разглаживать усы, озабоченно оглядывая стены и потолок, он был помешан на ремонтах. На миг он даже встретился глазами с глазом своего сына и даже, кажется, немного нахмурился: ему показалось, что на влажном потолке блеснула мокрица, но тут дядя Али злорадно закричал:

— Пожила и хватит! — старухе, рвавшей себе рот.

Старуха услышала этот крик и разумно ответила:

— Я к дочери хочу. В Гаврилково. Отпусти меня, черный!

— Сволочь! — взорвался дядя Али. — Собака! Подохло твое Гаврилково, все!

— Правда, — согласилась рваноротая, — всюду чурки. В Гаврилково тоже ваши.

Дядя Али после этого ударил старуху в лицо, лицо хрустнуло, и старуха замолчала, повиснув на дяде Али. В это время старуха, которая пела метельную песню, легко вскочила и подбежала к дяде Али. Она стала заглядывать ему в глаза и стыдить его:

— Ты же и так квартиры наши забрал, зачем людей убиваешь? Тем более стариков?

— Зиновий? — взревел дядя Али, мотая хрустнувшую старуху, не в силах отодрать ее от себя, потому что она, умирая, нечаянно зацепилась за воротник дяди Али своей дешевой брошкой, — Зиновий, убери эту блядь! Зинка!

Непонятно кого — ту, что метельно пела, а теперь заглядывала в глаза, думая устыдить, или ту, что умирая нечаянно зацепилась за азербайджанца?

Поэтому Зиновий прогудел:

— Блядь! Всем по местам! — и хотел поймать стыдящую, но та ловко спряталась за босоного старика.

— Что, блядь, за контингент? — неожиданно крикнул азербайджанец. — Ты, блядь, Зинка, скажи своей… Римме, пусть она смотрит, какие люди?! Чего они рыпаются беспокойно, блядь?

Зиновий уже открыл рот для ответного гуда, но в это время черноглазый старик неожиданно стукнул кулаком ему в лоб. Зиновий от неожиданности громко пукнул, а дядя Али, так и не сумев отцепить рваноротую, у которой голова закинулась назад, выгнув неестественно белое горло, крикнул:

— Отходим, Зинка! Эту берем и отходим, блядь!

Но отойти не удалось. Три старухи, лежавшие мешками, успели за это время подползти к Зиновию и обмотались вокруг его больших ног до самых чресел, подняв свои размытые лица к его высоко темневшему лицу, они просились пожить капризными голосами, в которых набухли слезы, а старик, видя, что ему сошло, вновь стукнул Зиновия меж глаз сухими костяшками пальцев.

— Душегуб, — сказал старик старинное слово.

Зиновий тонул в старухах, как в болоте, он упирался ногами в их головы и хотел вынырнуть. Дядя Али тащил к выходу рваноротую, мертво и цепко сплетенную с ним, метельная же стыдящая семенила рядом с азербайджанцем и беспрепятственно заглядывала в его плоское мучнистое лицо. Дядя Али, не в силах отогнать ее, стал плевать в нее, пытаясь попасть ей в глаза.