Любовь Миронихина - Анюта — печаль моя

— Не заведения такого не было, а денег, — замечал батя, — не на что водку было покупать, а на свадьбу гнали самогонку.

За оградой кладбища жарко пылало солнце, но редкие лучи с трудом пробивались сквозь густую зелень и ложились на дорожки между могил яркими пятнами. Анюта так и не могла заставить себя что-нибудь съесть на могильнике, терпеливо высиживала положенное для поминанья время, слушала разговоры. Горевать она не умела, потому что у нее еще никто не умирал. Никого из тех, кто лежал под этими холмиками, она не видела, не помнила и не любила. Так было, но однажды заехал на кладбище отец Василий, поставил свою бричку у ворот, обошел могилки, над каждой покадил и «отчитал». И молился он не только за тех, кто лежал на мокровском кладбище, но за всех православных христиан, «здесь лежащих и повсюду», тех, которые умерли в дальних странах, заехали туда по делам и не успели вернуться, и тех, за кого некому молиться.

Эти батюшкины молитвы как громом поразили Анюту и мгновенно раздвинули границы мира далеко за Мокрое и районный поселок, где она не успела пока побывать. Этот мир стал поистине огромным, и повсюду в земле лежали православные христиане, которых некому поминать. При одной мысли об этих несчастных и позабытых у нее сжималось сердечко, и с тех пор она стала молиться о них в Родительскую субботу.

Каждый раз на кладбище крестная Настя с увлечением подсчитывала, обводя глазами деревянные кресты:

— Что народушку лежит! Только близкой родни душ двадцать пять, да баб Арин, может, кого забыла?

Анюта поглядела на Настины могилки: всего два холмика, а под ними двадцать пять душ, если не больше.

— В тесноте, зато со своими, родными, всех вместе поклали — маму с батькой, двух сестер да брата, — перечисляла бабка Арина.

В последний год перед войной сидели они так-то в Родительскую субботу — баба Арина, мать и Настя с Анютой, и каждая пребывала в своих мыслях и воспоминаниях. Бабка никогда не любовалась природой, а тут вдруг говорит:

— До чего хорош приют в Мокром — солнце, песочек и сосны, скоро тут буду лежать.

— Угу, — согласилась мамка, жуя пирожок, — все мы тут будем.

Бабулины глаза налились слезам, и она вдруг запричитала:

— Милые мои детушки, легко ли мне было отдавать вас в этот приют, скоро-скоро я с вами повидаюсь, заждалася.

Мамка отложила надкушенный пирожок и опустила глаза. Вот уже слезинка побежала по ее щеке. Она тоже вспомнила, но кого из них? Где-то недалеко заголосили и запричитали про дальнюю сторонушку, откуда «возвороту нет и никто весточки не шлет». Значит, недавно кто-то помер, потому что на Родителей голосят только на свежих могилках.

С кладбища тянулись усталые, но довольные — и дело доброе сделали и впереди еще большой праздник. От этого радостного предчувствия праздника хотелось поговорить и посудачить. Бабы мечтали, как бы завтра утром вырваться в церковь, старухи-то обязательно поедут, им бригадир Коля-милачёк лошадь обещал.

Молча шагала баба Арина, подпирая себя посошком и уставившись в землю. В последние год-два ее так скрючило, что смотреть прямо перед собой она не могла. Настя нашептывала матери, оглядываясь на бабку через плечо:

— Арине нашей недолго осталось, уже в землю глядит.

И мамка испуганно ойкала: ой, не говори, не говори, хоть бы еще чуток пожила, дети маленькие, что я делать буду! И бабуля изо всех сил старалась протянуть подольше, зная в себе такую нужду, хотя жить ей давно не хотелось. Анюта не верила, что бабка может когда-нибудь умереть. Ей все прочили скорую смерть, а она жила да жила всем на удивление, и даже на последнюю свою Троицу пешком ходила на кладбище в такую даль, а на другой день завивала венки и бросала в речку, загадав, сколько ей осталось жить. И песни духовские подпевала, и казалось Анюте, что бабка ее вечная…

Приезжие люди и дальние соседи не упускали случая кто с недоумением, кто с насмешкой укорить дубровцев и прилеповцев: у вас, братцы, все не как у добрых людей, у добрых людей в воскресенье Троица, в понедельник — Духов день, а у вас почему-то наоброт! И приходилось оправдываться, не будучи виноватыми. Ведь у козлов, дрыновцев и мокровцев тоже Духа и Троица поменялись местами, и деды наши, и прадеды так праздновали, значит, это не путаница: что не деревня — то поверье, что ни двор — то вор.

Учитель из Мокрого говорил, что в России еще несколько губерний, где в воскресенье празднуют Духа, а в понедельник Троицу, он сам видел своими глазами. Большой беды в такой перестановке дубровцы не видели. Как и все православные, они ставили у крыльца и у колодца молоденькие березки, за божницу втыкали пучки мяты, на полу в хате сорили душистой травой. И дух был такой хороший, что Анюта сидела на лавке и не могла надышаться.