Георги Господинов - Естественный роман

Мои рассказы того периода (я нашел для себя один слабый, но хорошо финансируемый журнал и печатал их под псевдонимом за приличный гонорар) становились все параноиднее. В одном из них — кажется, он так и назывался «Механизм», — рассказывалось о старом печатном станке, на котором долгие годы выпускали какой-то не особенно популярный ежедневник, специализирующийся преимущественно на криминальных историях, паранормальных явлениях и тому подобных вещах. Газета обанкротилась, и станок убрали на склад. Месяц спустя газета неожиданно снова появилась на рынке. Никто не знал, кто ее выпускает. Бывшие редакторы удивились еще больше. Самым странным в этой истории было то, что ежедневник выходил с опережением в один день и описывал все то, что должно было произойти на следующий день. Наиподробнейшим образом рассказывал обо всех убийствах, катастрофах, изнасилованиях, которые только предстояли. Наконец оказалось, что за всем этим стоит тот самый печатный станок, который так долго делал эту газету, жил типографской краской и кровью на ее страницах, что даже без людей продолжал работать по какой-то ужасающей инерции.

Где скрывался механизм, который разрушал наш с Эммой брак? Я никогда себе не прощу, что в свое время мы остались жить в той квартире, но я не уверен, что если бы мы все-таки переехали, то что-нибудь бы изменилось. Мы зашли слишком далеко. Мы уже спали в разных комнатах. С утра караулили друг друга, чтобы случайно не столкнуться в туалете. Все повторялось. Я понимал, что такое состояние изводит и Эмму, но никто из нас уже не был в состоянии сделать шаг, решиться на жест. Механизм действовал.

Обдумываю роман из одних глаголов. Никаких объяснений, никаких описаний. Только глагол — честный, холодный, точный. Начало стоило мне трех ночей. Я выкуривал сигарету за сигаретой и в конце концов так ничего и не написал. Какой глагол должен был быть первым? Все выглядело слабым, неточным. Каждый глагол был следующим. Если остановиться на глаголе «рожать», то сразу же перед ним возникает «зачать», а еще раньше — «совокупляться», «желать» и так далее, в обратную сторону, опять до «рожать», замкнутый круг, пропади он пропадом. Глаголы на всех уровнях: движение жидкостей в организме для достижения гомеостаза, осцилляции в клеточной мембране, передача сигналов по нейронам, глаголы в альвеолах.

Я убежден, что все началось с глагола. Иначе и быть не могло. Я встал. Закурил. Подошел к окну. Вошла моя жена. Ты идешь спать? Нет.

Она пожала плечами и вышла. Я представил себе, как она стелет свою часть кровати, и обе кошки сразу же шмыгают к ней под одеяло.

Чем безрассуднее я становился затворником (затворничество в браке прежде всего проявлялось в избегании разговоров о нем), тем усерднее я углублялся в дебри туалета. Наверное, только там, в этой комнате (ненавижу слово «помещение») и в этом языке, мне удавалось расслабиться.

Я закопался во всевозможной научной литературе и с легким злорадством обнаружил, как стыдливо — или брезгливо — из нее исключался клозет. Язык о нем умалчивал. Клозет не был предметом ни одной науки, не входил ни в одну дисциплину. Я решил искать его как пространство, как часть постройки, как здание. Прочитал все, что касается архитектуры. Совсем скупо, где-нибудь к концу довольно обширной главы о сельском и городском доме, о центре и периферии города, о благоустройстве и водоснабжении, появлялось две-три строчки о нем — больше он нигде не упоминался. Я начал читать через призму клозета все, что попадалось мне под руку, подгоняя высказанные будто совсем по другому поводу мысли к интересующей меня теме. Там, где Гарфинкель исследовал формальные структуры практических действий, где социология рассуждала о банальном в повседневности, я с тайным наслаждением видел мой предмет. С удовольствием читал Шюца, якобы исследовавшего мир непосредственного социального опыта (sociale Umwelt), где, цитирую, «мы делим с нашими близкими не только периоды совместно проведенного времени, но и целый сектор пространственного мира, который общедоступен. При этом тело другого доступно мне, а мое тело — ему». Не кружит ли Шюц как раз вокруг этого места? Не является ли клозет частью праосновы (Urgrund) невопрошаемой данности, которая должна стать подвопросной, быть подвергнута расспросам? Шюц был назначен главным магистром новой науки, предметом которой должен был стать клозет. Я пригласил и Лиотара, ищущего истинный «ойкейон» — тенистое пространство уединения и одиночества, — пространство, противостоящее политикону. Я-то знал, что ищет Лиотар.