Наталия Терентьева - Чистая речка

Никто не уважает нашего участкового, потому что он жалкий и берет у всех деньги. Но он берет деньги, потому что у него двое детей и жена ждет третьего, а у него крошечная зарплата. Когда он приезжает к нашей директрисе – не знаю зачем, по каким-то делам, накоротке, или когда с нашими что-то в городе случается, она с ним вежливо разговаривает, а потом плюется и матерится: «Что за полиция? Это разве полиция? Мент и мент! Тухлый, как его протухшие штаны! Вот в Германии – полиция!» Можно ей сказать, что не надо кивать на немцев вообще, никогда, для нас, с нашей историей это очень стыдно – в чем-то равняться на немцев, которые – неважно, что семьдесят лет назад, это не такой уж и срок – хотели нас уничтожить или превратить в рабов. Но никто не говорит, я – тем более, я конфликты начинать никогда не буду.

Никто не уважает и саму новую директрису, но мы ей на день рождения даже пели песню – выучили с воспитательницей. Я не пела, сказала, что горло болит. Не потому, что я такая хорошая, а как-то мне тошно было петь: «Самая любимая в нашем доме – ты», это Любовь Игоревна сама переделала детскую песню про самую счастливую девочку в мире. А на самом деле воспитатель терпеть не может директрису, всегда говорит: «Табакерка пошла, сейчас всех разнесет!» И так далее. Сложная паутина вранья. Но на это можно посмотреть по-другому.

Участковый симпатичный и не злой, берет деньги у тех, у кого они есть, если мы продаем грибы и орехи у рынка, он только машет рукой: «Ладно!», и даже отгоняет восточных людей, которые пытались одно время отбирать у нас половину заработанного, потому что они считают, что рынок принадлежит им – одному какому-то Зурабу. Участковый так не считает, но поделать с ними ничего не может, поэтому просто защищает нас.

Директриса кивает на немцев, но на День Победы организовала концерт, сама с нами репетировала, она, оказывается, хорошо поет. И мы ездили целую неделю на нашем автобусе к оставшимся в районе четырем ветеранам и еще двум детям войны, которые пережили блокаду, пели им, слушали их истории, один дедушка нам тоже пел фронтовые песни дрожащим, срывающимся голосом, но никто не смеялся, директриса, наоборот, плакала. Каждому мы привезли мыло, шампунь, тушенку и печенье – нам как раз одна московская школа прислала весной машину с подарками.

И дальше: Любовь Игоревна терпеть директрису не может, но когда директрисе стало плохо недавно, она на свой страх и риск сделала той какой-то укол – посоветовалась по телефону со «скорой». Фельдшера не было, ее отпустили в город, а дорогу развезло, «скорая» к нам проехать не могла. Директриса лежала в коридоре на диванчике совсем белая, уголки губ у нее посинели, она тяжело дышала и не могла подняться. И воспитатель первый раз в жизнь делала укол, причем в вену! И у нее получилось.

Так что паутина эта просто как способ существования. Иначе не получается. Если бы все говорили друг другу правду, то все бы на свете расплевались и сидели бы, отвернувшись в разные стороны, и плакали бы от обиды и бессилия. Потому что человек перед многим в жизни бессилен. Главное – перед старостью и болезнью. Еще – перед неожиданным несчастьем, как случилось с Надеждой Сергеевной, я теперь это точно знаю. Перед решением Бога, часто очень неожиданным решением, об этом мы еще не договорили с отцом Андреем. А я бы хотела подумать над его словами и еще поговорить.

– Руська, Руська, зачем тебе поганки? А какие поганки? Мухоморы? Или бледные поганки? Я знаю, где бледных полно, хочешь, покажу? А зачем тебе?

– Химоза сказала принести. Мы препарат один делаем. Хорошо помогает.

– От чего? – Алёхина, когда говорит, всегда показывает свои острые зубки и становится похожей на хищного и неумного бельчонка. Не трогательного, противного.

– От нежелательной беременности. Тебе не нужно?

Дашка опять захихикала, а я сказала:

– Все, дальше не ходи со мной.

– Почему?

– Потому что я в сапогах, а ты в ботинках, а там змеи. Они едят поганки, чтобы яд был густой.

– Вре-о-шь… – протянула Алёхина, но затормозила. – Ну ладно! Я тебя здесь подожду!

– Ага! – кивнула я, слегка удивляясь, что вдруг она так заинтересовалась мной.

Объяснение, наверно, простое: Алёхина чувствовала – что-то тут не так, может быть, связано с Пашей, за которым она бегает, встав утром с постели и до позднего вечера, пока мальчики ее из своей комнаты силком не выведут. Но спрашивать дальше она не стала, знает, что меня бесполезно спрашивать, где сядешь, там и слезешь.