Наталия Терентьева - Чистая речка

– Да, спасибо, – кивнула я.

А что я еще могла сказать?

Когда я села на место, Веселухин все же подошел ко мне.

– Маш, – сказал он моей подружке почему-то очень хриплым голосом, болеет, что ли? Или хочет казаться взрослее? – Маш, отсядь на другую парту, а?

– Паша, Пашенька. – Я просто умоляюще посмотрела на него. – Вот давай я сейчас просто буду решать математику, без всяких разговоров и…

– Я рядом посижу, – буркнул Паша и столкнул Машу.

Я вздохнула. И что мне с ними делать – с теми мужчинами, которые думают только о своих потребностях и чувствах?

– Нет, Паша, – сказала я. – Маша, вернись.

– Охренели совсем!!! – заорала Серафима. – Веселухин, тебе директора позвать, чтобы он объяснил, что нечего тебе рядом с Брусникиной делать? – Она достала свой традиционный пузырек с пустырником и, разочарованная, посмотрела на свет. – Вот, и пустырник закончился!

– Руся… – горячо зашептал Паша. – Я все понял… Я все понял. Я всегда теперь буду рядом с тобой. Всегда! И на уроках, и на танцах, вместе, всегда!

– Молодец, – кивнула я. – Долго думал?

– Да, все это время, – на полном серьезе ответил Паша.

– Хорошо, отсядь пока.

– Нет! – так же горячо ответил мне Паша и даже зажал мою ногу своей, чтобы я тоже не могла встать. – Нет! Я всегда буду с тобой, и он к тебе больше не подойдет.

Моя огромная жалость к Паше в тот момент куда-то совсем ушла. Я смотрела в его мгновенно вспотевшее, побагровевшее лицо, в упрямые и очень глупые глаза… И неожиданно для самой себя сказала, тихо, чтобы не слышали остальные:

– Паша, я не люблю тебя и не полюблю, понимаешь? Даже если ты пристегнешь меня на цепь.

Паша вспыхнул так, что мне стало страшно. Не жалко его. Страшно.

Он сжал мою руку до синевы:

– Тогда я тебя убью!

– Убей, – спокойно сказала я. – Сядешь на пятнадцать лет.

– Я тебя закопаю, и тебя не найдут!

– Давай просто дружить, Паша, – мирно сказал кто-то умный и хитрый внутри меня. – А там посмотрим, что дальше будет…

Паша, мигом забыв, что я только что сказала, что никогда его не полюблю, ухватился даже не за слова, а за мой лживый и ласковый тон.

– Давай! – сказал он и обнял меня, сжав так, что у меня скрипнули кости.

– Охреневшие вконец! Вы что-о-о-о!!! – заорала, надувшись, Серафима. – У меня полугодовая контрольная! Ты-то, Веселухин, черт с тобой! Но ее оставь в покое!

– Паша, правда, – так же дружелюбно сказала я. – Сядь пока назад, к себе. Или вот рядом, через проход садись, Аркашу попросим пересесть.

Песцов хотел было что-то сказать, открыл рот, но Пашу перекосило так, что Аркашу ветром сдуло.

– Да ну вас на фиг, психов… – сказал Аркаша. Остальное он добубнил уже с другого места.

Я обернулась к Маше:

– Садись обратно. Хорошо, – я продолжила шепотом, – что мама твоя не может в онлайн-режиме смотреть, что у нас происходит. В Москве есть уже такие школы.

– У нас не Москва! – заорала Серафима, обладающая невероятным слухом. – У нас – деревня Дебилкино! И мой класс – главный в этой деревне! Брусникина, решай, умоляю тебя! Ну хоть четыре-пять человек из класса чтобы решили контрольную! Да что же вы такие свиньи, а!..

Серафима тяжело села на свое место. Бакенбарды ее торчали в разные стороны, и она была похожа на растерянного взъерошенного хомячка.

Да, вот я и сбежала из больницы от своих тяжелых раздумий. От себя не сбежишь. Теперь я понимаю, что это такое.

Контрольную я решила, все задания, еще и помогла Маше, у которой был другой вариант. Дала списать Веселухину, пусть получит хотя бы тройку, ведь, правда, ему надо закончить девятый класс.

После уроков я подошла к Серафиме и напрямик спросила:

– Можно я спрячусь от Паши в вашей лабораторной?

Серафима нахмурилась.

– В смысле?

– Я хочу остаться на танцы. Я буду ходить на танцы.

– А… – начала Серафима.

– А то, о чем вы подумали, – этого не будет.

– То есть спать ты с ним не будешь? – скривилась Серафима. Почему она мне показалась сегодня похожей на хомячка? Сейчас она была похожа на злую, вредную, старую собаку, беспородную, лохматую, которую побрили, чтобы она была похожа на очень породистую.

– Нет, – ответила я, хотя мне совершенно не хотелось в таком ключе говорить о своей жизни. В таком хамском и пренебрежительном ключе.

– Тебе было бы проще с ним не общаться, уверяю тебя, – сказала Серафима.

– Еще проще мне было бы вообще не жить, – ответила я, даже удивляясь своим собственным словам.

Серафима открыла рот, чтобы мне парировать, но не придумала ничего лучше, чем просто выругаться.