Хюго Клаус - Избранное - Сборник

— Почему ты всегда против меня? — вопит он.

Ио возражает:

— Неправда, — затем: — Я совсем не против тебя. — Но его последние слова заглушает бессвязный, почти бессловесный, пронзительный крик юноши.

— Нет, ты против меня, ты хочешь, чтобы я умер, ты и все остальные!

— Это неправда! — визжит Натали.

Клод вне себя ударяет плоской ладонью по боковой стенке буфета, три-четыре раза подряд. Он озирается, словно ищет оружия, но никакого оружия нет.

— Все до одного! Без исключения!

И убегает. Дверь хлопает так, что летят искры. В наступившей тишине Ио прокашливается. Слышны удаляющиеся шаги, все быстрее, ветер шумит в кронах деревьев, Лотта чувствует биение пульса в висках.

— Мне очень жаль, — хрипло произносит Ио.

Альберт включает транзистор, и в комнату врывается бешеный танцевальный ритм, но никто не шевелится.

— Мне тоже, — говорит Жанна.

Клод бежит, будто старик, у которого к левой ноге что-то пристало и он хочет это стряхнуть. Он замедляет шаг, за ним никто не гонится. Сгустился туман, и на пастбищах все коровы стоят повернувшись в одну сторону. У телефонного столба Клод останавливается. Если к нему сейчас никто не подойдет, он сам пойдет к кому-нибудь, это закон. Он вынимает из внутреннего кармана каучуковую челюсть с двумя торчащими клыками и засовывает в рот, потом надевает два остроконечных уха с зелеными и лиловыми прожилками. Вообще-то он собирался еще выкрасить в черный цвет брови, но бегство было столь внезапным, решение было принято так быстро (им самим), и вот теперь он бродит здесь неожиданно для самого себя, несправедливо предоставленный сам себе. Вокруг него, насколько хватает глаз, белое слизистое сияние, оно разливается вплоть до самых дальних домов деревни и церкви, цепляется за деревья. Клод слышит звук собственных шагов. Не лают цепные собаки в ближних дворах, которые различаются лишь по освещенным кое-где гаражам. Все еще живы. Но дома наглухо заперты, и живые и мертвые замкнулись внутри и никого к себе не впускают. Он один тихо движется сквозь неподвижную стылую мглу, сквозь вселенский холод, который воцарится на земле, когда погибнет человечество. Он ужасно сожалеет, что изображал шарлатана перед семейным собранием. «Этот проклятый богом Клод, — бормочет он и улыбается. — Под звездами, — начинает он декламировать, хотя в небесах не видно ни одной звезды. — Все чисто», — произносит он, и голос его тает в тумане. Туман проникнет в него, просочится сквозь его хрупкую, уязвимую оболочку. Клод несколько раз кашляет, чтобы обмануть холод, холод и эту враждебную равнину вокруг него.

Он шагает дальше и засматривается на причудливый скелет какого-то зверя, в которого превратилась сельскохозяйственная машина, — с когтями-лемехами, колючками-граблями и крыльями-лопастями. «Клоду Хейлену до всего этого нет никакого дела. Никакого. Кошка больше имеет общего с молнией, да, вот так-то, душа моя». Он идет быстро, выбрасывая левую ногу так, будто хочет стряхнуть с брюк вцепившуюся в них крысу. Если бы у него было, как у автомобиля, зеркало заднего вида, на уровне плеч, он мог бы увидеть свое бегущее лицо, искаженное мучительной гримасой. Никто не преследует его, он замедляет шаг, словно преступник, который не знает, что делать дальше. Обхватывает грудную клетку скрещенными руками, чтобы согреться, школьное упражнение — ладони похлопывают по ребрам, будто чьи-то чужие руки, постукивают его легонько, только чтобы предупредить: если ударить посильнее, этот хрупкий каркас можно и сломать.

— Боже милосердный! — шепчет он, и по его собственной коже, кроме кожи зачехленных ушей, сползает туманный, белый глицерин, струящийся из телефонных проводов, из коры и ветвей берез, окутывает его, гонимый каким-то ветром, выдуваемый чьим-то ртом.

«Я не боюсь». Клод вздрагивает от ужаса. Во-первых, он слишком далеко ушел, потому что без Альберта он уже больше не Клод, и он упрекает отца — ведь мама говорила, когда они садились в машину Антуана: «Не оставляй его одного». И еще, его гнетет тяжелое чувство, что он на людях не сумел удержать себя в узде, а это опасно, если хоть раз отпустить удила, это может повториться. Ему не к кому обратиться, вокруг ни души. Неумолимо, беспрерывно опускается и течет ватное, влажное, чадное облако, сейчас оно изнутри проникнет в рот. Клод бежит, а из второго влажного каучукового рта вырывается:

— Внимание, я иду, берегись, я уже здесь.

Неудержим его бег по проселку. Вот точно так же размахивает Дракула полами своего лапсердака навстречу лунному свету, так скачет на своем саврасом коне по горам Баварии Безумный Доктор и кровь его жертв капает с манжет на белую гриву, так спешит оборотень со вспыхивающим в его глазах самым белым на свете огнем к дому двенадцатилетней девочки-школьницы — единственного живого существа, которое может вернуть ему прежний облик.