Хюго Клаус - Избранное - Сборник

— Я-то? А в таком случае кто же вы все такие? Никто из вас даже не моется как следует. Все вы, бельгийцы… — Джакомо глубоко втягивает голову в покатые узкие круглые плечи. Из дома диктор громко сообщает, что передавали программу «Канцониссима». «А теперь мы продолжаем… будет исполнено…»

— Я сразу же узнал эту куртку. Какой стыд, какой позор! Она совсем не соображает, что делает.

— Тетя Жанна чертовски хорошо соображает, что делает.

— Ты прав. Это скандал. Заставить твоего отца специально надеть эту куртку, чтобы показать: видишь, мой любовник все еще тут, Схевернелс вовсе не умер. И это после всего, что он успел натворить.

— Тихо, нас могут услышать.

— Он начал приударять за ней, когда она еще жизни не нюхала. А когда она из-за него удрала из дому, ты знаешь, что сделал этот подонок? Снял квартиру и стал жить с ней. А когда она удрала от него, что он тогда сделал, этот распрекрасный Схевернелс, кумир ее души? Начал подбрасывать всякую вонючую дрянь в почтовый ящик пансиона, где она поселилась. Будил ее по ночам телефонными звонками. Распускал про нее грязные сплетни. Да, тебе об этом уже можно знать, ты ведь взрослый парень. А на меня она хоть раз могла пожаловаться, обидел я ее хоть раз чем-нибудь?

— Жмот ты порядочный, вот что, — говорит Клод.

— Я? — отвечает Джакомо. — Может быть, — помолчав, неуверенно произносит он.

Клод прижимается холодным влажным животом к ледяным кулакам. Оборотень закован в цепи, Дракула насытился.

— Может быть, — говорит Джакомо. — Но и он не лучше.

И хотя Джакомо даже не повернулся в сторону дома и ничего не объяснил, Клод понял: «он» — это Ио. Всюду и всегда — Ио. Насчет Ио просто невозможно сказать ничего такого, с чем нельзя было бы тотчас же не согласиться. Да, он скуп. Но и покутить любит. Взять хотя бы его вина, напитки, специальное кресло для послеобеденного отдыха, для которого сгодилось бы и обыкновенное кресло. Что же еще можно сказать насчет Ио? По-свойски радушен и в то же время чуждается людей, живет затворником. Нет ни одного хорошего качества и ни одного порока, которого он не проявил бы за долгие годы жизни с Натали. Клоду трудно определить, что еще он думает насчет Ио, да он и не хочет больше думать об этом.

— Идем, — говорит он.

— Я подожду здесь, пока ей не надоест капризничать.

— Тебе придется долго ждать.

— Буду ждать сколько надо.

— Но откуда ей знать…

— Она прекрасно знает, что я сижу здесь и жду ее, — говорит Джакомо уныло, как бы против желания.

— Мудак, — говорит Клод.

Они сидят молча.

— Что вы ели за обедом? — спрашивает Джакомо.

— Баранью ногу с цветной капустой под белым соусом.

— Баранину в такую погоду есть вредно, — говорит Джакомо. — Бельгийцы очень долго не стригут овец. Овцы мучаются, в шерсти у них заводятся насекомые, шерсть налезает на глаза, сотни паразитов сосут у них кровь.

— Им все равно на бойню, — говорит Клод.

— Как хочется чашечку кофе, — вздыхает Джакомо. — Без кофеина. В ее сумочке лежит пачка моего кофе.

— Давай.

— Тебе легко, Клод. Валять дурака и ни о чем не думать. Ты не знаешь, что такое любить, даже вопреки здравому смыслу.

— Ты прав, — отвечает Клод. — Это занятие для тебя.

— Ты за меня не волнуйся, — вскипает Джакомо.

Клод наклоняется к нему, кладет руку на опущенное круглое плечо сидящего рядом человека.

— Прости меня, — говорит он.

Джакомо делает вид, что не слышит.

— Мы с тобой просто смешны. — Клод судорожно хватает ртом воздух, на него вдруг нападает неукротимая зевота. — Ну идем же, идем.

Джакомо качает головой, и Клод оставляет его, он больше не принадлежит этому мучнистому миру, в котором так долго скитался, этому подернутому пушком мирку со слезами обиды и приключениями Виннету, которые ему читала мама, со смехом на улице, молочной кашей, со щекотным прикосновением лижущего кошачьего язычка, с жалобными домогательствами материнской ласки. Я стал старше, я больше не с ними, перестал быть одним из них. Куда же теперь деваться?

Джакомо, поникнув, ждет выстрела в затылок.

Ошеломленный гамом и хаосом в гостиной, Клод обнаруживает, что там полным ходом идет новая игра. Ио разлегся посреди комнаты, изображая эпилептика. Дядя Антуан посадил к себе на колени Тилли, и они пытаются выпить вдвоем из одного бокала. Тети Лотты нигде не видно, отец сидит на корточках перед телевизором, а тетя Жанна слоняется по комнате, обернув бедра шотландским пледом, который она скрепила брошью. Она бродит с закрытыми глазами, подходит к лежащему Ио и ставит ему на плечо высокий тонкий каблучок. Тетя Натали спит, приплюснув ухо к полным рыхлым рукам.