Хюго Клаус - Избранное - Сборник

Шмели слетелись на гнилые груши. Рядом трещит сорока. Из дома слышатся звуки вальса и приглушенные голоса.

Натали говорит:

— Ио спрашивает про тебя.

Жанна испытующе смотрит в милое лицо сестры — та склонилась в полупоклоне, — думая, что ответить ей, долгие годы не ласканной, никогда не целованной, никем не замеченной.

— Ты не рада, что мы приехали, Натали?

— Конечно, очень рада. — С трудом сгибая колени, едва переводя дух, Натали присаживается на шершавую известняковую молитвенную скамью перед изображением Лурдской Богоматери. Рядом преклонила колени Бернадетта Субиру [126] Бернадетта Субиру (1844–1879) — французская святая, канонизированная в 1933 году. В 1858 году в гроте под Лурдом (Франция) ей, четырнадцатилетней девочке, было видение Богоматери, которая с 11 февраля по 16 июля явилась ей 18 раз. В 1862 году церковь признала истинность чуда, в 1866 году Бернадетта приняла монашество и окончила свои дни в Неверском монастыре под именем Мари-Бернар. , выкрашенная в голубой и белый цвета, воздев молитвенно сложенные руки в сторону грота. Натали наклонила голову набок, резкий щебет птиц раздражает больное ухо, глубокая ложбина спускается от шеи к массивной груди. Лишний вес все это — и эта грудь, и эти бедра, и эти мощные ляжки.

— Ну, как Ио? — спрашивает Жанна.

— Он очень добрый человек, — говорит Натали, — мне просто не на что жаловаться.

— Такой же мужчина, как и все остальные, — говорит Жанна, но Натали пропускает ее слова мимо ушей и говорит о нем так, словно имеет в виду кого-то другого — соседку или капеллана:

— Две недели назад его нижняя рубашка, белый интерлок, была вся в крови. Особенно спина. Лютье говорит, что тоже заметила. После я увидела кровь на простынях, потому что он засунул рубашку наверх в гардероб. Я так и оставила ее там, решила не трогать. — Натали опять говорит громко, заглушая стрекот сороки. — Когда я взяла отгул и уехала в Вихелен, тут побывала какая-то женщина. Она-то и исцарапала его своими ногтями.

— А может быть…

— Нет, нет, это была его кровь, я же видела его спину.

На террасе, у витражного окна, где солнечный свет дробится на все семь цветов радуги, стоит пастор. Он их не слышит, но знает, о чем они говорят. Он машет им рукой и что-то кричит.

— Что мне делать?

— Ждать, — говорит Жанна.

— Не могу же я сама спросить его об этом.

— Не можешь.

— Я просто не посмею.

— Нет, — говорит Жанна, пораженная спокойствием своей сестры.

— Теперь ты все знаешь, — устало говорит Натали и плетется к дому и к пастору, который опять ее поторапливает. Когда она наконец приближается, он бурчит вполголоса:

— Требуется ваше вмешательство, юфрау.

Голоса в доме звучат резко и пронзительно, и Жанна впервые слышит нечто странное — Джакомо повышает голос при посторонних. В гостиной, прислонясь к мраморной полке камина, в опасной близости от фарфоровых часов Матушки, стоит Альберт, он что-то кричит и, заметив Жанну, вытягивает в ее сторону обвиняющим жестом указательный палец.

— Что я могу поделать, если она даже спала с этим Схевернелсом!

Жанна не в силах выжать улыбку.

— Вот именно! — восклицает Джакомо.

— Этого еще не хватало!

— Да! Но вы сами толкали ее в его руки.

Всюду — на столе, на телевизоре, на подоконнике — стоят бокалы и полные окурков пепельницы.

Лотта едва не плачет.

Джакомо даже не взглянул на Жанну, он ждет, что она встанет рядом с ним, неважно, на чьей она стороне, — ведь она его супруга. Клод лежит на диване, закрыв глаза.

— Схевернелс тогда как старший учитель получал приличное жалованье, да еще подрабатывал страховым агентом, хе-хе.

— Подумать только, — говорит явно шокированная Лотта.

— И вам, конечно, скорее хотелось бы видеть ее рядом с этим учителем, а не с итальянцем. Ведь так? Разве я не прав, Жанна?

Жанна ищет взглядом пастора, но он не входит в гостиную, наверное, слушает их из коридора.

— Тебе не следует так нервничать. Это только шутка, — говорит она.

— Nom de dieu! [127] Черт побери! (франц.) Это была вовсе не шутка, — возражает Антуан. — Я думал доставить Альберту удовольствие постоять у могилы моей матери в приличной куртке, черт побери. Но у меня нет лишней куртки, я не могу себе позволить иметь две зимние куртки, как некоторые, кого я не хочу называть, вот и пришлось одолжить ее у Схевернелса!

— Вот и все, — говорит Альберт.

Клод лежит на софе, где задыхалась перед смертью мать. Сейчас, с закрытыми глазами, он так похож на молодую мертвую женщину.