Хюго Клаус - Избранное - Сборник

— Пока я жива, этого никогда не будет! — воскликнула Матушка.

— Мне это кажется странным, — сказала Лотта.

— Этого никогда не будет!

— Тише, мама, он может услышать!

— У меня больше уважения к пасторскому одеянию!

Жанна перевела эту фразу Джакомо. Было это уже давно, Джакомо понимал тогда по-фламандски значительно хуже. Он ухмыльнулся и пробормотал что-то вроде: «Каждый раз одно и то же».

— Но если мы станем называть его Бертом, то неясно будет, кого мы имеем в виду, Роберта или Альберта, — изрек Антуан.

Все задумались. Вот тогда-то и родилась идея называть его Ио — сокращение от «Исполняющий обязанности пастора», все проголосовали, и Матушка на этот раз уступила, потому что «Ио» звучало вполне официально, и Натали отправилась наверх в кабинет, Его преподобие как раз мыл руки и, вытирая их полотенцем, несколько раз повторил, вслушиваясь: «Ио, Ио», а затем согласился: «Хорошо, отныне я буду Ио, однако…» Молчание, перестук в деревенской кузнице, треск сороки в саду за окном.

— Я же с самого начала была против! — воскликнула Матушка.

— Спокойно, мама.

— Дайте Его преподобию подумать.

— А что будет, — сказал Его преподобие, — когда я перестану исполнять обязанности и не буду больше «Ио»?

— Недавно он утвержден в этой должности постоянно! — прокричала Натали.

— Натали, не надо так кричать.

— Вот видишь, — Матушка начала всхлипывать, — я знала, что так не годится, прежде у меня было к Вам больше уважения.

Жанна больше не помнит (она всегда робела в присутствии того, кто звался все эти годы «Ио»), как же так вышло, что, хотя уже целых три месяца, как он вступил в постоянную должность, за ним все равно осталось это прозвище, и вот теперь, совсем рядом, сидит совсем другой человек, совсем не Ио — этот несравненно моложе, подвижней, с лукавыми глазами, с пылающей шевелюрой, с коротким приплюснутым носом над медно-красным краешком рюмки, — это уже больше не Ио, а другой человек. Что-то с ним происходит. Увидев, что Натали вышла в коридор, Жанна решительно поднимается и, одним глазом поглядывая на кухню, где Тилли Хооребеке и Лютье хлопочут у плиты, говорит:

— У него есть любовница.

— У Клода? О-о! Неужели? — Натали сияет от удовольствия.

— Нет, у Ио.

— Ну что ты, Жанна. — Она хочет сказать, что еще слишком рано для шуток, колкости начнутся ближе к вечеру, после обеда, для этого нужно еще настроиться, милая Жанна.

— Тогда почему у него глаза так блестят?

Натали наклоняет голову, показывая слишком широкий, белый как мел пробор.

— Просто, — говорит она, — годы подошли.

— Годы подошли, — эхом вторит Жанна.

— У него начинается трудный возраст.

— Но ведь он совсем еще не старый.

— Конечно, нет! — взвизгивает Натали. Жанна кладет указательный палец на свои припухлые, теплые губы, прижимает палец к губам.

— Он переживает такой момент, понимаешь, — чуть мягче добавляет Натали. «Так же, как и я». Но этого она не говорит.

Жанна смеется.

— Глупенькая, с мужчинами ничего такого не бывает.

— Ему уже пятьдесят, — говорит Натали, а потом то ли сердито, то ли смущенно произносит: — Тсс! — Ага, это чтобы предупредить Жанну об опасности. Из кухни выходит Тилли Хооребеке, высоко держа в руке букетик фиалок. С виноватым видом сестры ждут, когда она вернется, но ее все нет, и Натали, которая что-то скрывает, в чем-то провинилась, а в чем именно, она не смеет сказать, бормочет: — Может быть, потом… — и плетется в столовую.

Vol-au-vent, вареный язык в винном соусе, жареная вилочковая железа теленка под соусом с тушеными овощами и вино из подвала пасторского дома. Антуан громогласно читает этикетку каждой бутылки, вызывая особый восторг, когда вновь и вновь повторяет название фирмы: «Импорт, Ван-дер-Стул». Семейство каждый раз громко хохочет, и Жанна (смеясь вместе со всеми) думает, что мир медленно и неудержимо катится в пропасть — ведь ничего подобного не могло быть в те времена, когда еще жива была Матушка, а сейчас пастор, старый холостяк с медно-рыжими волосами, в годовщину смерти Матушки, отслужив обедню, сидит и посмеивается вместе с другими над фамилией, как-то связанной со стулом; это делает ее неуверенной, но в одном можно быть уверенной: так же, как растут цены на овощи, ежегодно на несколько процентов дорожают земельные участки, так люди со временем становятся все бесстыднее, распущеннее и несдержаннее на язык. Куда мы катимся?

Жанна хихикает. Антуан всегда был домашним клоуном у Хейленов, на семейных праздниках все должны были принимать участие в его выходках, хотели они того или нет; Альберт и Клод хохочут во все горло, будто они у себя дома, Таатье колотится своей дурной головой о спинку кресла, Натали преувеличенно громко ржет и счастлива, оттого что все вокруг счастливы, и даже пастор ухмыляется за компанию со всеми. Единственный, кто держится в стороне, — это Джакомо. Нарочно или нет, но он уселся в конце стола, повернувшись к пастору спиной, и осторожно пощипывает свой гречишный хлебец, намазанный экстрактом подсолнечного семени, — этот изрядно потертый чужеземец, ее законный муж. Не рискуя притронуться к лежащей перед ним хрустящей камчатой салфетке, он вытирает пальцы носовым платком. Нет на свете ни одного насекомого — Жанна мысленно перебирает их всех в памяти, — нет такого паука-крестовика, такого мохнатого, жалящего паразита, который пробуждал бы в ней такое же органическое отвращение, как Джакомо, — сейчас он сидит и ковыряет ногтем в зубах. Ио пока что не пытался втянуть Джакомо в разговор, но это неминуемо произойдет, рыжеголовый пастор держит набриолиненного зубочиста под наблюдением. Сидя под портретами папы римского и короля бельгийского, пастор ест персик, смеется и потеет — за последние пять лет он заметно изменился.