Хюго Клаус - Избранное - Сборник

Натали спрашивает, не хочет ли кто-нибудь еще кофе.

— Не откажусь, — говорит Альберт, — ведь это, черт побери, не какой-нибудь солодовый суррогат.

— Вы пьете дома солодовый кофе? — отзывается Ио. — Кажется, он намного полезнее, чем натуральный.

— Для печени, — говорит Джако, похлопывая по своим часам, наполовину вылезшим из жилетного кармана.

— И для кошелька, — добавляет Альберт. — Мы просто не можем себе позволить натуральный. Черт возьми, никак не можем. С моим-то пособием по безработице.

— А как же денежки твоей жены? — ехидно спрашивает Антуан, однако, к счастью, никто не реагирует на его слова. Всему семейству Хейлен хорошо известно, что стоит задеть Таатье, и Альберта прямо прорывает — он начинает рассказывать всю свою жизнь и брюзжит, брюзжит без конца.

— К счастью, — добавляет Лотта, — тебе иногда перепадает кроме солодового кофе и кое-что другое.

— Ну вот, видишь, негодник, — живо подхватывает Антуан, который никогда не умеет вовремя остановиться и все делает невпопад. Корсет сдавил Натали диафрагму, она садится, но это не приносит облегчения.

— Время от времени выпить кружечку пива тоже не вредно, — поддерживает реплику Ио, стопроцентный член семейства, даже по манере выражаться. Обычно он никогда не говорит вот так по-свойски, так непринужденно, так дружелюбно. Обычно он вообще мало говорит.

— Но что слишком, то слишком.

— Для папы никогда не бывает слишком, — произносит Клод.

— Вот как!

— Что мы слышим!

А Клод продолжает:

— Жаль, что он не выпивает иной раз лишнюю рюмку. Тогда бы у него на следующий день голова болела с похмелья.

— И ты мне этого желаешь, черт возьми? — ворчит Альберт.

— Ну что же, в этом есть определенный резон, — говорит Антуан.

— У меня, черт возьми, голова и так частенько болит с похмелья! — рычит Альберт, потом смущенно добавляет: — Это правда. Честное слово, Ио.

— Я тебе верю, — отвечает тот.

— Руку на отсечение даю, если это не правда. Так болит, что хоть на стенку лезь. И в глазах все двоится, а то и троится!

— Ну еще бы.

— И если этот сопляк — прошу прощения, Ио, — считает, что у меня никогда не бывает похмелья…

— Да это неважно.

На чистом и высоком лбу Ио под рыжим зачесом собираются морщины, он оборачивается к Натали, поднимает брови. Время выходить из дому или по крайней мере застопорить ход этого разговора. Натали из вежливости предлагает еще кофе, но родственники заметили выражение лица Ио и дружно отказываются. Затем они видят, как Ио шагает через наш садик, внезапно ссутулившись, прижав локтем не то книгу, не то сумку, осеняет себя крестным знамением перед гротом Бернадетты Лурдской и, не оглянувшись назад, на дом или на них, открывает калитку, запирает ее за собой и исчезает за живой изгородью кладбища.

— Серьезный человек, — говорит Антуан.

— Просто слов нет, — тут же вступает Лотта, и в этом аккорде — вся их плавно текущая брачная жизнь, без детей, с вечерами у телевизора и партией в бридж по субботам, с их брюссельским диалектом фламандского языка, с боязнью заболеть раком и привязанностью к выхолощенному коту Виски.

— Роскошный мужчина, — говорит Натали и ждет. Но никто не отвечает. Все согласны с нею, но никому не хочется заполнить брешь, глубокий вакуум наступившего молчания. И только мадам Тилли произносит:

— Красавец-мужчина.

Натали готова расцеловать ее, но, конечно, не делает этого. Она целует только сестру, обоих братьев, обеих невесток и племянника Клода, а пять лет назад целовала еще и Матушку — но больше никого на всем белом свете. Это мимолетные поцелуи — она чуть касается губами щеки, а иногда просто чмокает воздух или едва задевает пушок на щеке. Лучше всего ей знакомо ощущение кожи Клода, упругой и холодноватой. У него на лице еще нет растительности, хотя ему скоро двадцать. Очевидно, это связано с его, так сказать, недугом. Потому что «болезнь» — слишком сильно сказано.

— Правда, мне показалось, что Ио нынче принял нас прохладнее, чем в прошлом году, — говорит Лотта. — Может, мы сделали что-то не так. Ведь никогда не знаешь, чем можешь обидеть человека и какие могут быть последствия…

— Лотта, что за чепуху ты мелешь, — обрывает ее муж.

— Тетя Лотта права, — вмешивается Клод.

— Послушай, — возмущенно говорит Антуан, — тебе следовало бы в присутствии посторонних проявить побольше уважения к своему отцу.

— Отстань, — огрызается Клод и делает два шага влево, заметив, что отец напрягся и, опершись на подлокотники, кажется, готов вскочить со своего места.