Эля Каган - Свежее сено

А Пачура, повторяя за ним слово в слово, тычет Сташке в руку серебряный полтинник и шепчет:

— Не потеряй только!..

— Есть какая-нибудь треснувшая тарелка? Бросайте ее, бейте!

Тарелка отзвенела… Но что это там еще за грохот?

Колотили в дверь. Яшка с ребятами тут как тут.

Мучительная тишина.

Сташка уставилась на маленького Пачурика и больше ничего не видит.

Бурю принесли с собой сапожники.

Яшка говорил словно топором рубил. Он говорил о мелкобуржуазности, о старом быте и еще, и еще, сильно налег Яшка на весло.

И Пачура закричал не своим голосом:

— Это она виновата, Сташка. Я был против обрезания… Это она, она настаивала!

И еще более повысив голос:

— Она, она! Все она! Я не хочу, Яшка, не хочу я жить с ней… Я не могу жить с ней.

Но Яшка не слушал, он все твердил, что Пачура виноват, что колодку вкладывают в башмак, а не башмак в колодку. Несознательный он, Пачура, элемент…

Пачура орал благим матом:

— Нет, нет! Не хочу! Я отказываюсь от нее…

А Яшка все твердил:

— Ты виноват! Ты! Ты!

Пачура порывисто подбежал к раввину:

— Послушайте, раби, пишите, раби, сейчас же развод.

Бандура покатывался со смеха:

— Обрезание — свадьба — развод…

Раввин упирался:

— Дайте завершить бракосочетание!..

— Потом, потом, — кричит Пачура, — прежде пишите развод.

Вот что передают о последней любовной истории Моньки Минкина.

Он шел с работы с Фейгеле Воробейчик и Тайбеле Голуб. Он говорил без умолку. А когда Монька Минкин говорит, то он в конце концов до чего-нибудь договаривается.

— Я безумно влюблен, — сказал он.

— В меня? — чирикнула Фейгеле.

— В меня? — проворковала Тайбеле.

— В обеих, — ответил Монька.

Фейгеле работает накладчицей в типографии. У нее зеркальные глаза. Когда вы смотрите в эти глаза, вы видите себя. А когда смотритесь в зеркало, перед вами возникает она, Фейгеле. Фейгеле — девушка что надо. У девушки должно быть круглое личико, — так оно у нее есть. В личике должны быть два круглых голубых глаза, — так они на месте. В глазах должны сверкать круглые смешинки, — так они сверкают. Словом, Фейгеле — девушка что надо.

И когда Монька приходит усталый с работы, ему приятно отдыхать вместе с ней.

Тайбеле — наборщица. И у нее, словно нарочно, все наоборот: у нее лицо продолговатое, с заостренным подбородком, с колкими глазами, и вся она такая ершистая, колкая, а своими остротами она хоть кого проймет.

Она Моньку отдохнувшего умаять может.

Моньке обе девушки нравятся. Они дополняют одна другую.

Само собой понятно, что ничего хорошего из этого не получилось. В первый раз они обе его целовали и сами по ошибке расцеловались.

Нетрудно догадаться, как дальше дело пошло.

Горячие поцелуи, поцелуи по привычке, поцелуи холодные, редкие поцелуи, поцелуи нехотя, размолвки, ссоры.

В конце концов диалог, придерживаясь начального стиля:

— Ах, как мне все безразлично.

— Даже я? — чирикнула Фейгеле.

— Даже я? — проворковала Тайбеле.

— Даже обе, — пробормотал Монька.

Лежал белый снег. Снег растаял. Плавают мутные облака.

Монька Минкин попыхивает трубкой, и мысли его растягиваются, курчавятся и расползаются, как облака, мутнеют и тают. Как ему это все надоело!

Трубка погасла, он достает щепотку табака, и тут из кармана вываливается какая-то скомканная бумажка. Он разглаживает ее, и лицо его светлеет.

Это, оказывается, вчерашняя записочка Пилинки, новой накладчицы. Она вчера забыла ее на столе в буфете. Он перечитывает записочку снова:

«Сонечка, дорогая! Сегодня самый лучший день в моей жизни! До сих пор жизнь моя двигалась, как часовая стрелка. Часы идут, но движения часовой стрелки не видно. Точно так же незаметно текла моя жизнь… Но сегодня у меня самый лучший день…»

Читая записку в первый раз, он на этом месте остановился. Он был уверен, что дальше речь пойдет о каком-нибудь парне, который ей подвернулся. Ничего более важного он, Монька Минкин, представить себе не мог. Но, читая теперь, он совершенно был ошарашен.

«Дорогая моя, — писала далее Пилинка, — ты даже не можешь себе представить! Сегодня я в первый раз пришла в типографию! Я работаю. Шумит машина, шуршит бумага… Словно шорох листьев на деревьях… словно шепот колосьев в поле… Совсем как в детстве».