Дженнифер Джонстон - Далеко ли до Вавилона? Старая шутка

— Стишки, — сказал он раздраженно.

— Это вышло почти как песнопение… как молитва. Я не заметил, что…

— Вы жалкое создание, Мур. — Ему понравилось звучание этих слов и он повторил: — Жалкое создание. Да.

— Может быть, если бы мы встретились при других обстоятельствах…

Вошел О’Киф с ведром воды и жестяным тазиком.

— Налейте тазик и поставьте на стол. Мистер Мур воспользуется ведром. Вы можете просушить нашу одежду?

— Постараюсь, сэр.

— Отлично.

Он был сама любезность и цвел чарующими улыбками. Когда он разделся до подштанников, О’Киф забрал нашу одежду. Майор снял наручные часы и аккуратно положил их рядом с ножом. Руки его почти по локти были вымазаны смесью грязи и крови. Так, во всяком случае, мне показалось. Он погрузил их в тазик и замер, давая теплу разлиться к плечам. Я знал, что мне надо встать и тоже вымыться, но не мог себя заставить.

— Песнопения или стишки, разницы ни малейшей. Мне нечего делать с человеком, не способным принять реальность такой, какая она есть.

— Но, может быть, у каждого человека своя реальность.

— Ерунда.

Он поднял руки из тазика и посмотрел на них. Потом встряхнул, и на стол посыпался дождь мутных капель.

— Мыло у вас найдется?

Я кивнул и встал, чтобы достать ему мыло из ранца. Пока я рылся в ранце, я слышал, как у меня за спиной он плещет пальцами в воде.

— Насколько я понял из слов Беннета, вас не отдали в школу.

— Совершенно верно.

Я положил перед ним мыло и мое маленькое серое полотенце, а потом снова лег.

— Боюсь, ваши родители совершили очень серьезную ошибку.

Я промолчал. Возможно, он был прав, но ничто на свете не принудило бы меня сказать ему это. Он нагнулся к самому тазику и принялся тереть лицо.

— Возьмите чистой воды, — предложил я. — Я не буду мыться.

Он словно не услышал.

— Школа готовит нас нести обязанности взрослых мужчин.

— Меня считали болезненным ребенком.

— Руководить и служить.

Он энергично растер лицо и принялся протирать пальцы, как перед этим — нож.

— Песнопения, — произнес он презрительно. — Вы католик?

— Нет.

— С ирландцами никогда не знаешь, чего ждать.

Он сложил полотенце, как его, несомненно, научили складывать полотенца в школе, и положил на стол.

— Да, — сказал он задумчиво. — Руководить и служить.

— Вы руководите, мы служим.

— Вы позволяете себе дерзости.

— Извините. Я не хотел.

— Надеюсь, вы не заражены ирландской болезнью?

— Какой болезнью?

— Недовольством. Нелояльностью. Такие эпидемии вспыхивают время от времени.

Он взял нож, внимательно его осмотрел и, удовлетворенный результатами осмотра, убрал в сумку.

— Что бы то ни было, Мур, что бы то ни было, я, по крайней мере, сделаю из вас мужчину.

Это прозвучало угрозой. Он забрался в блошник и закрыл глаза. Разговор — если это можно назвать разговором — был окончен.

Мы пробыли в окопах первой линии еще три дня, главным образом орудуя лопатами и устанавливая подпорки. Дождь шел не переставая. Иногда по голым рукам солдат била ледяная крупа, а по ночам морозило, и дно окопов затягивала тонкая ледяная корка. Мы прокладывали окопы дальше влево. Ворочать, не разгибаясь, набухшую водой глину было отчаянно тяжело, спина и плечи мучительно ныли, Солдаты ненавидели эту работу, копали медленно и непрерывно ворчали. Почти весь день наша артиллерия интенсивно била по немецким окопам. Часами у нас над головой визжали снаряды. Мало-помалу я настолько свыкся с этим звуком, что у меня, когда он вдруг обрывался, возникало странное ощущение беззащитности, и лишь потом ко мне медленно возвращалась способность мыслить.

Беннет сменил нас на четвертый день, когда стемнело. Ему и его людям предстояла неприятная обязанность установить перед новым окопом проволочное заграждение. Несчастью для них, мы продвинулись мало, и речь шла о каких-то пятнадцати ярдах или около того. Перед тем, как мы ушли, майор Гленденнинг осмотрел нашу работу и коротко кивнул мне. По-видимому, это означало, что все более или менее в порядке.

Я раздумывал о том, что вот сейчас мне предстоит процедура стаскивания сапог, и тут в дверь проскользнул Джерри.

— Выпьешь?

— Угу.

Я кинул ему фляжку.

— А ты?

Я покачал головой.

— Трезвенником стал?

Он отвинтил крышечку и сделал большой глоток.

— Я не могу спать. Так вдруг дело в этом.

— А кто сейчас может спать? Только чокнутые и недоумки.

Он протянул мне флягу.

— Возможно, ты и прав.