Дженнифер Джонстон - Далеко ли до Вавилона? Старая шутка

Только это и оставалось прямым удовольствием — ощущение того, как ром медленным пламенем разливается по горлу. Джерри опустился на колени и начал осторожно стаскивать сапог с моей правой ноги. Смутная боль в его глазах, когда он улыбнулся мне, была отражением моей. Он молчал. Снять сапог удалось далеко не сразу. Было очень больно, и я всерьез опасался, что надеть его снова не удастся — настолько распухли ступни.

— Словно пробку из бутылки тащишь.

Потом он стянул второй сапог и осторожно снял с меня носки. По-прежнему молча он взял флягу, налил рома на ладонь и принялся растирать мне ступни.

— Э-эй!

Он только ухмыльнулся.

— Утром будешь как новенький.

— А как у тебя ноги?

— На меня все это действует меньше, чем на тебя. Да ты же толком не передохнул ни разу и все время под дождем.

— Что-то ты преувеличиваешь.

— Не очень.

— Пожалуй.

Он снова отхлебнул из фляжки.

— Я все хотел тебя спросить…

— Ну?

— Как старик это сделал?

Я не понял.

— Ну… ты знаешь… в ту ночь.

— А… э… ножом.

— Кошки-мышки!

— Мммм.

— Молодец, ничего не скажешь.

— Пожалуй.

— Ноги перебинтовать?

Я мотнул головой. Мне хотелось только одного: спать. Ступни словно парили в воздухе, отделившись от меня. Открылась дверь, и вошел сержант Барри. Джерри сунул фляжку в солому и встал.

— Все в порядке, мистер Мур. Я только что обошел посты.

— Очень хорошо, сержант. Благодарю вас.

— Еще что-нибудь, сэр?

— Нет.

Моя веки неудержимо смыкались.

— У него к вам какое-нибудь дело, сэр?

В глазах Джерри вспыхнули огоньки.

— Нет. Все в порядке, сержант. Мне не удавалось стащить сапоги, и я позвал его помочь.

— Ах так, сэр. Вы, конечно, извините меня, сэр, но лучше было бы позвать денщика.

Я покраснел, черт бы его подрал.

— Благодарю вас за совет, сержант. Можете идти.

Он выждал у двери, пока не вышел Джерри, а потом вышел следом за ним. Я погасил лампу и попытался уснуть. Мое тело спало, но сознание не угасало. Я видел, как они сидят совсем одни по концам длинного сверкающего стола, разделенные канделябрами, солонками, отражающимися в столе букетами и прочими атрибутами их безупречно элегантной жизни. Они обмениваются фразами только в присутствии слуг, а потом замыкаются в злом молчании. Они все хотели, чтобы я стал настоящим мужчиной. Мне никак не удавалось толком понять, что это, в сущности, означает, хотя, бог свидетель, на объяснения они не скупились. Каким-то образом у меня сложилось непонятное убеждение, что все это связано с постижением мрака. Мрака, который внутри. Их голоса, когда они обменивались фразами, вежливыми, но полными неумолимой злобы, скользили и скользили по полированному столу. Возмужание, быть может, наступает тогда, когда бурление человеческого сознания и спокойствие человеческой души обретают гармонию в общении друг с другом. Какое имеет значение, чей я сын? В конце-то концов нас делает такими, какие мы есть, то, с чем мы соприкасаемся после рождения. Вот что видела она, следя за тем, как я расту. Она видела, как он дает, а я беру. И она тоже должна была внести свой вклад.

Мы провели на передовой еще четыре дня и вернулись на ферму. Мы слышали о тяжелых потерях ближе к Ипру, но сами остались почти не задеты новыми смертями. Останки людей и лошадей все время были вокруг нас. Но я заметил, что эта мешанина не вызывает у меня никаких чувств, кроме физической тошноты. Наступило и миновало рождество, почти не замеченное и никак не отпразднованное. Какая-то особа королевской крови прислала нам всем рождественские пудинги, которые мы добросовестно сжевали. Солдатам выдали добавочную порцию рома. Веселье было весьма ограниченным.

Вскоре после рождества пришло письмо от отца.

во-первых, от всего сердца поздравляю тебя с рождеством. Я оказался из рук вон плохим корреспондентом, но я никогда не умел и не любил писать писем. Боюсь, я должен упомянуть о твоем последнем — или единственном? — письме матери. Оно очень ее расстроило. Она показала его мне, и, должен признаться, я смеялся, восхищаясь твоим литературным стилем, однако она сочла его презрительным пренебрежением к ее тревоге за тебя. Надеюсь, ты напишешь и помиришься с ней. Ты должен понять, что ей очень тяжело. Тут все идет потихоньку, как обычно зимой. Охотничий сезон был отличным. Твоя кобылка становится все лучше. Я привык к твоему обществу, и теперь собственное не доставляет мне ни малейшего удовольствия.