Вера Галактионова - Спящие от печали (сборник)

А Вашкин Вахорка, маненькай-пятилетняй, в сторонке стоит да пищалкой пищит. Играт, знашь. Старшай-то, губа стрижена, щас же – к нёму:

– Эх! Как ты хорошо на пищалке играшь! Вот ты, наверно, всех лучше и знашь, где зерно-то. Скажи-ка мне скорея! Где оно?

А Вахорка – ёму:

– У Жучки под хвостом! – баит.

Да и дальше играт-пищит.

Мы все, как есть, обмерли-обомлели. Шуронька-то, мать, стоит – не дышит. Сама белёхонька сделалась, как саван, инда вёснушки все подчернели. Не дышит-не шелохнется.

А старшай, гололицай, рукой махат-досадыват: незнай чово робёнок городит! Да опять:

– Ты мне по правде скажи! – пищалку-то у нёво из роту выдёргыват. – На-ка тебе за это револьверт, подержи маненько!

А Вахорка – не больно: сызнова – за пищалку свою. Уж мы все в роду, и дети наши, так с пелёнков учёны: чужого в руки – николи не брать. И ище пра-дедушка Фанасий наш с печки, бывало, старенькай говорил:

– Со слезами будут уговаривать, плакать будут – давать: «Чай уж возьми добра нашего задарма!» А ты плачь – да не бери! Плачь, да не бери дармового! …Свяжисси – не рад будешь.

Ну, Вахорка на револьверт чужой, знашь, и не глядит. Сызнова пищит-играт.

– Да ты, наверно, глупай. Голова-то у тебя – не роботат! – уж нарошно Вахорку нашего приежжий-то злит-раздразниват. – Не помнишь, где зерно!

А он:

– …У Жучки под хвостом! – баит, да опять отворачиватся-пищит.

Ну, тот с досады-то и плюнул:

– Айдате! Дома у них нет ничово. Эт уж где-небудь в другем месте спрятано. Ну, мы выследим, сё одно отымем! А за укрывательство – судом расстрелям! – баит.

Да и провалились всем гамузом. Со двора-то с нашего.

Мы, ни живы ни мёртвы, вороты скорей заперли:

– …Вахорк! Да зачем жа ты им открылси? А если ба оне догадались-дозеврились?

Собака, знашь, наша – Жучка на тем месте у ворот и сидела. Вот Вахорка-то и твердил. Утямилси: у Жучки под хвостом… Чай, потом уж – смеялись. После время.

И оставили нам на пять семей одну-разъедину токо коровёнку – как на один, посчитали, дом. А и на ту уж корму-то нету: всё сено отняли. В сарае – былки единой, и той не найдёшь. Не найдёшь-не подцепишь. И ползимы мы кой-как перебились: корову нашу – под нож. Да пошеничку выкапывали – с лебедой мешали-тёрли, с древесной корой. Ну что там её, пошеницы, – сто двенадцать килограмм по нынешнему, на эдаку ораву! Да мужики-то – больно рослы, знашь, здоровы. Нас ведь и не накормишь…

Вот, золотишко всё бабье когда из дому и разлетелось! Дарья в Сызран ездила. На одне чье-нибудь серёжки – кусок сала привезёт. А на колечко какое чьё обручально – буханку хлеба выменят.

Ну, кто-то ёво щас, поди-кось, носит, золотишко-то лунёвско. Каке-то бабы чужэя – на пальцы да в уши надёвают, чай. Перед зеркалом-то стоят, крутются в нём…

А у Надёнки осталси один токо перстенёк. Оловяннай, простенькай. Которай я ей ище в парнишках, не больно взрослай, на ярманке купил, с синеньким-то глазком… Оловяннай-копеешнай – никому уж не нужнай. Ёво один, оловяннай, не проешь и не продашь… Он токо осталси. Да.

И хорошо, маманька Овдокея, словечка никому не сказала, а сама узолки маненьки с просом, по фунту – по два, втихомолку рассовала-успела! То в стары валенки, то в сапоги рваны, которы в мазанке лежат, то в карманы-в польты, то в подкладки какея. Их и набралось, маненьких-то узолков потом, пуда три никак!.. Глядишь, бывало – в дому шаром покати! А маманька – сё одно: кажному просяной каши ложки по две и положит!

…Помирать-то мы, Лунёвы, уж потом, позжее стали. Ну, эту зиму, чуть живэя, а кой-как – иззимовали…

И вот ведь чудо-то было! Как галчины затылки в Самаре уж в полну свою силу взошли – зачили по всёму, знашь, Лунёву собаки при полной луне на снегу воем выть! По всем дворам кряду. Ночь воют – день воют. Другой день, да третий… Без перерыву! И люди знать-не знали, а уж собаки по дворам всё загодя и учуяли. Как раз вперёд за две недели!

И день – воют, и ночь – воют. Волосы дыбом, знашь, встают! Маманька наша Овдокея тогда тятеньке и сказала, в большом-то дому, помню:

– Ну – будет дело, Иван… Ночной собачий вой – к покойнику. А дневной собачий вой – уж на вечнай всем покой…

Миканор Иваныч, брат её, придёт. И вот оне втроём до свету сё калякают, потихоньку в потёмках сидят. Карасину уж не было – лампу-то не вздували… И собаки токо по всёму Лунёву из краю в край завывают – спасу никакого нет. Да луна полна во все окны поверх занавесков бьёт-слепит. Светит, по глазам-то бьёт, знашь… А оне, старики, так и сидят: сё калякают… И наша Жучка со двора тогда вот пропала что-то – смерть что ль где свою нашла? Пропала что-то. Да…