Дэвид Седарис: Блестящая как бриллиант

Я уже жил в Манхэттене восемь лет, как мне однажды позвонил отец, который был взбудоражен новостью о том что о моей сестре Эми скоро напишут в журнальной статье, посвящённой интересным женщинам Нью-Йорка.

«Ты можешь себе представить?» — спросил он. «Боже мой, поставь фотоаппарат перед этой девчонкой, и она засверкает как бриллиант! Ею начнут интересоваться одинокие мужчины и солидные компании, её телефон будет разрываться от звонков!» Тут он затих на минуту, возможно представляя жизнь молодой нью-йоркской девушки, у которой разрывается телефон. «Мы должны позаботиться о том, чтобы ей не звонили неправильные люди. Ты возьмёшь это на себя, да?»

«Я уже записываю в список самых важных дел.»

«Молодец,» — сказал он. «Меня беспокоит то что она так чертовски красива. Быть красивым опасно. И вдобавок, она ещё и девушка.»

Мой отец всегда подчёркивал важность физической красоты своей дочери. Для него это казалось её основной ценностью и он следил за её внешним видом с рвением сутенёра. Ну что я могу поделать? Он родился давным-давно и всю жизнь был убеждён что брак — это единственная возможность для женщины найти счастье. Всегда предполагалось что я и мой брат найдём себя в карьере и поэтому нам позволялось расти настолько толстыми и уродливыми, насколько мы этого пожелаем. Наши тела рассматривались лишь как транспортные средства, пузатые машины по перевозке наших мыслей из одного места в другое. Я мог спокойно разгуливать по дому, жуя масло из пачки, но как только одной из моих сестёр становился тесным её купальный костюм, мой отец был тут как тут со своими метафорами. «Господи, Флосси, у нас тут что, молочная ферма? Посмотри на себя в зеркало, ты уже размером с наш дом. Ещё один килограмм, и тебе не разрешат ездить в машине без прав на вождение грузовика.»

«Ох, Лу,» — вздыхала тут моя мать, «ради Христа, оставь её в покое.»

«Да глупости. Они сами меня потом будут благодарить.» Он действительно думал что оказывает своим дочерям полезную услугу, и потом его удивляло что благодарностей ему так и не досталось.

В ответ на его бдение и давление, неуверенность в себе и низкая самооценка моих сёстёр росли вместе с ними. Единственным исключением стала Эми, которая была способной рассчитаться с обидчиками даже не сердясь. Ничто её не доставало, возможно потому что она редко была самой собой. Её тяга к преображениям началась уже в раннем возрасте и развилась в нечто напоминающее многократное расщепление личности. То она в образе одной героини с чувством юмора, то другой, с истериками. «Ну и кто мы сегодня?» спрашивала моя мать, и получала в ответ «Кем ты хочешь чтобы я не была?»

В возрасте десяти лет её поймали в магазине после того как она схватила пригорышню купюр из кассового автомата. Я был вместе с ней и меня поразило её хладнокровие и полное отсутствие страха. Когда пришёл менеджер, она спокойно ему объяснила что она не крала, а просто прикидывалась воровкой. «А воровки крадут,» — сказала она. «И это то что сделала я.» Для неё это всё было очень разумным.

Она была двоечницей в первом классе, прикидываясь глупой, но неприятности её не удручали. Эми посвятила себя в школе изучению учителей. Она прилежно замечала кто и когда носит какие туфли и серёжки и экспертно запоминала их жесты и манеры. После школы, в воображаемом классе, она разговаривала так же как они, одевалась как они, и задавала сама себе домашние задания, которые никогда не выполняла.

Она стала гёрлскаутом, только для того чтобы стать собственной вожатой. На Рождество и Дни Рождения она выпрашивала косметику и парики, больничные халаты и униформы. Эми становилась моей матерью, а затем друзьями матери. Она была великолепна в ролях Сюзи Гросман и Элеаноры Келлихер, но лучше всего она имитировала Пенни Мидланд, стильную пятидесятилетнюю женщину, работавшую неполный день в галерее, которую мои родители часто посещали. У Пенни был глубокий, грудной, грубоватый голос. Она не была застенчива, но в разговоре некоторые слова с трудом покидали её рот, как будто их выпихивали оттуда через силу.

Одеваясь в кафтан и нацепив белый парик, Эми стала названивать моему отцу в офис. «Лу Седарис! Это Пенни Мидланд. Как у тебя… блин дела?» Удивляясь что эта женщина звонит ему в офис, наш отец изображал энтузиазм как мог. «Пенни! Ну и сюрприз. Ох, приятно тебя слышать.»

В течение первых нескольких звонков, Эми обсуждала галерейные дела, но потом, постепенно стала жаловаться на своего мужа, высокого чиновника в Вестинхаузе по имени Ван. У них в семье появились проблемы. Их брак, казалось, висел на волоске.