Дэвид Седарис - Усилитель вкуса

— Да неужели? — с интонацией, означавшей: «Что мне до твоего мнения».

Меня покоробило, что она совершила покупку, не посоветовавшись со мной, и потому я продолжал делиться своими вдумчивыми критическими замечаниями — авось одумается.

В следующий раз мама принесла напольные часы в ореховом корпусе. Циферблат в виде человеческого лица был отчеканен, похоже, из китайского гонга. Лицо было не реалистичное, а, как выразилась мать, полуабстрактное — термин она переняла у Рут. Термин, который по справедливости должен был входить в мой лексикон. Я не знал, сколько стоили часы, но догадался: недешево. Мать назвала их в честь автора — Мистер Крич, а когда я попытался растолковать, что произведение искусства — не собачка и не кошка, и клички тут неуместны, мать отрезала:

— Как хочу, так и буду называть, черт подери.

— Поставить что ли Мистера Крича рядом с Мистером Аэростатом? Или тогда столовая будет слишком перегружена?

— Меня не спрашивай, — заявил я. — Это ты у нас знаток.

Потом моего отца представили Рут, и он тоже сделался знатоком. Искусство сблизило моих родителей, как ничто другое на свете, и, поскольку для обоих увлечение было новым, они могли разделять его, не соперничая. В одночасье они сделались творческим тандемом — этакими Эдом и Нэнси Кинхольц северокаролинского розлива [1] Эдвард Кинхольц — американский художник-концептуалист, автор инсталляций и скульптур-коллажей, часто работал в сотрудничестве со своей женой Нэнси, их произведения выдержаны в духе социальной сатиры. — Esquire .

— У вашей мамы глаз-алмаз, — хвалился отец, на сей раз по поводу Треснувшего — полуабстрактного лица, которое изваяла одна женщина-керамист — та самая, которая изготовила нам новый журнальный столик. Обычно наш папа денег зря не тратил, но это, втолковывал он нам, капиталовложение типа акций и облигаций: цена скульптуры будет неуклонно расти. Выше крыши поднимется, как выразился отец.

— А мы тем временем будем ей любоваться, — добавила мама. — Мы все, кроме мистера Брюзги (намек на меня).

Искусство с самого начала пленяло меня тем, что мои родители в нем не смыслили. То был заветный интерес, наши с Гретхен тайные узы. Но теперь знатоками искусства заделались все. Даже наша бабушка-гречанка имела свое мнение: если на картине нет Христа, на нее и смотреть не стоит. В остальном бабуля была нещепетильна: хоть Джотто, хоть Жорж Руо [2] французский художник-экспрессионист. — Esquire , лишь бы герой висел на кресте либо, наоборот, простирал руки к небу перед целой толпой народа. Бабушке нравилось, чтобы на картине рассказывалась какая-то история. И мне тоже нравилось, хотя бабушкиной любимой историей я не интересовался. Поэтому в Северокаролинском музее мне был милее «Вид рынка в гавани», чем вещи Кеннета Ноланда [3] американский художник-абстракционист. — Esquire . Впрочем, когда приходилось творить самому, я склонялся скорее в сторону Ноланда: куда проще чертить треугольники, чем правдоподобно рисовать селедок. Пока родители не проложили путь в галерею, я казался им первопроходцем. Теперь же они меня раскусили: ладно бы подражатель, так ведь еще и ленивый. Глянув на мой зеленый квадрат на контрастном фоне (тыквенного оттенка), отец попятился на шаг и заключил:

— Совсем как у… как бишь его там… на Аутер-Бэнкс живет [4] Аутер-Бэнкс — архипелаг у побережья Северной Каролины, популярный курорт. — Esquire .

— Собственно, это скорее в духе Эллсуорта Келли, — сказал я [5] Эллсуорт Келли — американский художник-минималист. — Esquire .

— Значит, твой Келли набрался мыслей у этого парня с Аутер-Бэнкс.

Наверно, в пятнадцать лет я был не настолько эрудирован, как старался показать, но «История искусств» у меня имелась, и я знал, что восток Северной Каролины — далеко не питомник художественных стилей. Вдобавок я почти не сомневался, что серьезный художник ни за что не размахнет свою подпись на полхолста и не поставит восклицательный знак после своего имени.

— Много же ты знаешь, — возразила мать. — Творчество — это когда с правилами не считаются. Верно, Лу?

И мой отец откликнулся:

— В самую точку! В следующий раз они купили портрет, автора которого я назову Брэдлингтоном. — Он алкоголик, — объявила мать, словно пьянство было гарантией качества. Брэдлингтон понравился всем, кроме бабушки, а мне — в особенности. Вспоминались некоторые работы Гойи из моей «Истории искусств» — самые поздние, где лица словно бы намалеваны ножом вместо кисти.