Харуки Мураками - Бесцветный Цкуру Тадзаки и годы его странствий

И вдруг его поразила жуткая мысль: а может, он вообще уже мертв? Что, если прошлым летом, когда те четверо отреклись от него, юноша по имени Цкуру Тадзаки на самом деле испустил дух? Осталась одна внешняя оболочка, которая кое-как продолжает двигаться и за минувшие полгода основательно изменилась? Ведь и лицо его, и тело уже совсем другие, да и глаза по-иному глядят на мир. Холодок от ветра на коже, журчанье воды в реке, свет, прорывающийся меж облаков, оттенки распускающихся цветов по весне – все теперь не такое, как прежде. Так, может, он уже переродился в некое иное существо? Тот, кто отражается в зеркале, вроде похож на Цкуру Тадзаки, но только на первый взгляд. Внутри он уже совершенно другой, хотя и называет себя Цкуру Тадзаки удобства ради. Пока называет – просто потому, что другого имени еще не придумал.

В ту ночь ему снился странный сон, в котором он мучился жуткой, неописуемой ревностью. Настолько ярких, реалистичных снов он не видел уже очень давно.

На самом деле Цкуру очень плохо представлял себе, что это за штука – ревность. То есть, конечно, головой понимал. Например, то, что чувствуешь, когда кто-нибудь, не напрягаясь (как тебе кажется), получает должность, требующую ума и таланта, до которых тебе далеко. Или, скажем, когда узнаешь, что женщину, от которой ты без ума, по ночам обнимает другой. Зависть, досада, обида, депрессия и бессильная злость.

Однако сам Цкуру ничего подобного в жизни не испытал. Чужих ума и таланта себе никогда не желал, от страсти с ума не сходил, ни в кого не влюблялся – и никогда никому не завидовал. Находились, конечно, и у него причины для недовольства собой. Были и свои недостатки. Сам написал бы их целый список. Может, и не очень длинный, но уж двумя-тремя пунктами точно бы не ограничился. Но все эти недовольства с недостатками он держал при себе. Ни к кому не приставал и ни от кого ничего не требовал. По крайней мере, до тех самых пор.

И тем не менее в том странном сне он нестерпимо желал какую-то женщину. Кого – непонятно. Но она там присутствовала . Она могла отделять свою душу от тела. И говорила Цкуру: тебе я могу отдать только что-то одно. Либо душу – либо тело, но никак не все вместе. И хочу, чтобы ты выбрал прямо сейчас, ибо то, что останется, я отдам кому-нибудь еще. Но Цкуру хотел эту женщину всю, целиком – и не мог уступить половину ее другому мужчине. Это было бы слишком невыносимо. Он хотел ответить ей: «Ну, тогда мне не нужно от тебя ничего», – но тоже не мог. И увяз, как в болоте, – ни туда ни сюда.

Он чувствовал такую страшную боль, словно чьи-то огромные руки выжимали его как тряпку. Разрывая плоть и размалывая кости. Внутри у него все пересохло – так, словно каждую клетку тела поджаривали на сковородке. Злость сотрясала его. Злость на то, что он должен отдать кому-то ее половину. Эта злость превращалась в тягучую жидкость, которая вытекала из мозга его костей. Легкие словно взбесились, сердце колотилось, точно двигатель от выжатой до упора педали газа. А вскипающая темная жидкость растекалась по всем уголкам его тела.

Когда он проснулся, его трясло. Очень долго не мог понять, что это всего лишь сон. Стянул с себя взмокшую пижаму, попробовал вытереть пот. Но сколько ни старался, все тело оставалось липким и скользким. И тут наконец он осознал, а точнее – почувствовал кожей: вот она, ревность . Жгучая, неодолимая ревность к тому, кто хочет отнять у Цкуру то ли тело любимой женщины, то ли ее душу – то ли, если удастся, и то, и другое сразу.

Именно ревность, насколько он понял из этого сна, – самая безысходная тюрьма на свете. Ибо в эту тюрьму узник заключает себя сам. Никто не загоняет его туда. Он сам входит в свою камеру-одиночку, сам запирается, а ключ выкидывает через прутья решетки. И о том, что он там, не знает ни одна живая душа. Разумеется, если б он решился, то мог бы выйти оттуда в любую секунду. Ведь тюрьма эта находится в самой глубине его сердца. Но решиться-то он и не может: сердце затвердело, как камень. Вот что это такое – настоящая ревность.

Он достал из холодильника апельсиновый сок и выпил три стакана один за другим – горло пересохло до боли. Затем сел за стол и, глядя на рассвет за окном, попробовал успокоиться. Что же мог означать тот сон? Предсказание? Предупреждение? Уж не сам ли я послал его себе? Может, это будущий я, которого я даже не знаю, проламывает скорлупу – и вылупляется, как безобразное чудище, отчаянно пытаясь выбраться на свежий воздух?