Алиса Ганиева - Салам тебе, Далгат! (сборник)

Троюродная сестра моя однажды отправилась в Махачкалу, чтобы разузнать, нельзя ли купить хотя бы маленький участок в пригороде. Добираться предстояло в три этапа. Сначала ехать на коне целый день до Бацада, оттуда попроситься с кем-нибудь на машине до ближайшего крупного села и далее на маршрутке. Мы с Даудом поехали провожать ее до могилы Тамары. Могила Тамары – святое место. Там читают мусульманские молитвы, хотя сама Тамара была христианской отшельницей, которая отказалась принимать ислам и поселилась в этом глухом месте. Ее, как положено, искушали черти, и вообще здесь, говорят, происходили всякие чудеса. Возле могилы торчал длинный шест с привязанными к нему белыми тряпками. Здесь распрощались: сестра начала свой трудный спуск, Дауд сел на кобылу, я – на ее подросшего жеребца, и мы тронулись обратно. Вернее, помчались. Я кричала, умоляя Дауда остановиться, но он несся, как бешеный, и только срывал на ходу ветки, которые могли хлестнуть меня по лицу; жеребец не отставал от матери.

Сначала Дауд заметил в ущелье, среди развалин покинутых ругуджинских селений, дикие яблони и помчался к ним. Из Ругуджи, кажется, и происходила отшельница Тамара. Около сотни лет назад сюда не смогли провести электричество, и людей переселили на новое место. Бывшие переулки густо заросли высокой крапивой, в которой мой жеребец то и дело оступался, спотыкаясь о невидимые камни.

Когда мы вернулись на тропу, Дауд помчался с новой силой. Я вопила, а он только смеялся. Жеребец взмылился, седло сбилось набок, так что я вот-вот должна была скатиться с кручи. Тут на пути очутился ствол надломившегося дерева. Конным путникам приходилось сгибаться, чтобы проехать под ним. Я пригнулась вовремя и проскакала под деревом. Пока оглядывалась, на пути возникло новое, точно так же надломленное дерево. На этот раз я уже не успела пригнуться достаточно низко и ощутимо поранила спину. Седло у меня совсем расстегнулось, и я так крепко сдавила жеребцу шею, что ему стало трудно бежать. Только тогда галоп прекратился.

Через несколько дней я вернулась в Тлярош и с тех пор ни разу не была у Бец-ор. И не знаю, как там человек в кирзовых сапогах и где сейчас Гуля.

Самый известный женский дагестанский головной убор – это чохто́. Оно похоже на продолговатую трубу с завязками вокруг головы. Чохто защищало женские волосы от пыли и грязи во время полевых работ. На праздники сверху накалывались височные кольца и другие серебряные украшения, накидывался платок. Некоторые чохто были кожаными, со множеством карманчиков, в которых хранились мелочи вроде гребней и ножей. А вообще у каждой народности, в каждом селе головные уборы довольно сильно отличались друг от друга.

В Согратле, например, было свое чашеобразное чохто, на которое нашивались предметы личной гигиены вроде зубной щетки из конского волоса и костяной ухочистки.

А моя бабушка из общества Карах в детстве носила на голове нечто под названием «бахбако». По виду бахбако напоминало европейский средневековый капор. Чохто просуществовало несколько тысяч лет в неизменном виде. Но советская власть отменила древние уборы одним махом. Карахская бабушка рассказывала, как вышел декрет, запрещающий надевать платки, и как страшно и стыдно было выйти на улицу простоволосой. Как раз в те годы народный поэт Гамзат Цадаса написал стихотворение, в котором высмеивал андийское чохто и старинные адаты. Андийское чохто носили андийки, представительницы крошечной дагестанской народности. Их чохто походило на большой и весьма увесистый тюфяк, который привязывался к голове. А поверх тюфяка набрасывалось покрывало. Как-то я надела андийское чохто, хранящееся в запасниках махачкалинского краеведческого музея. Оно было настолько тяжелым, что через час голова просто раскалывалась. А ведь такой груз носили, не снимая, сотни и сотни лет. Недаром Цадаса писал:

У другой моей бабушки, из общества Андалал, в сундуках лежат праздничные чохто, платки и национальные платья. В основном это туники из золотой парчи и штаны с вышивкой. Всё, что досталось от раскулаченных родителей. Когда я была дошкольницей и жила в Гунибе, она надевала на меня чохто и водила к источнику, где собирались дети и женщины. Там меня вертели и рассматривали, как невидаль, ведь у большинства дагестанцев от старинной одежды не сохранилось и нитки.