Джеффри Арчер: Отклонение

Дойдя до станции, он покупал свежий номер вечерки «Ивнинг стандард» и сигареты в киоске, и прятал всё это в чемоданчике, поверх бумаг. Обычно Септимус садился в четвёртый вагон. Его поезд отходил с 5-ой платформы в 17.50. В купе у него было своё любимое место — у окна, по ходу поезда, рядом с лысеющим господином, неизменно с газетой «Файнэншл таймс» в руках, и напротив модной секретарши, которая зачитывалась толстыми душещипательными романами и жила где-то за Севеноуксом. Перед тем как сесть, Септимус извлекал из портфеля «Ивнинг Стандард» и новую пачку сигарет, клал их на подлокотник, а портфель и зонт водружал на сетку для багажа. Удобно усевшись, Септимус открывал пачку и выкуривал, читая газету, первую из двух, предназначенных на время пути сигарет. Таким образом, к вечернему поезду в 5.30 на следующий день у него оставалось восемь сигарет. Выходя в Севеноуксе он бормотал своим попутчикам «Спокойной ночи» (единственная фраза за всю поездку) и шёл к своему особняку по Палмерстон Драйв. В 18.40 он подходил к дверям дома. Между 18.45 и 19–30 он дочитывал газету или проверял домашнее задание сына и дочери. Найдя ошибку, он издавал укоризненное «ца-ца-ца», или вздох, когда ему попадались совершенно непонятные задачи по математике. В 19.30 его «благоверная» (ещё одно любимое словцо) подавала ему на кухне блюдо, приготовленное по рецепту из женского журнала, или любимые рыбные палочки (три) с горохом и жареной картошкой. И поскольку рыбные палочки назывались «пальчиками» Септимус всегда повторял одну и ту же фразу: «Если бы Всевышний пожелал, чтобы у рыбы были пальцы, то он одарил бы её руками», смеялся, смазывал продолговатые рыбные «пальчики» томатным соусом и поглощал ужин под аккомпанемент жены, пересказывающей главные события дня. В 21.00 он смотрел по телевизору новости Би-би-си (Коммерческое телевидение он не смотрел никогда) и в 22.30 ложился спать.

Распорядок этот соблюдался из года в год и нарушался разве что во время отпусков, которые Септимус тоже, естественно, проводил всегда одинаково. Рождество всё семейство отмечало либо у родителей Нормы в Вот-форде, к северу от Лондона, либо у сестры Септимуса в Эпсоме в графстве Суррей. Но пиком года был летний отпуск. Септимус покупал четыре путёвки и вместе со своей семьей проводил две недели в гостинице «Олимпик» на острове Корфу.

Септимусу не просто нравился налаженный ритм его жизни; любое, даже малейшее нарушение распорядка расстраивало его до глубины души. Казалось, ничто не нарушит его монотонного существования, от появления на свет до могильной плиты. Септимус был не из тех, о ком писатели пишут эпопеи. И всё же однажды рутинный распорядок жизни был не просто поколеблен, но потрясен до самого основания.

Как-то вечером, в 17.27, когда Септимус уже закрывал папку с последним иском, его непосредственный начальник, заместитель управляющего, пригласил Септимуса на короткую беседу. Из-за этого необдуманного шага Септимус вынужден был задержаться на службе до начала седьмого. Хотя машинистки уже ушли, Септимус в силу привычки махнул пустым столам и бросил безмолвным машинисткам неизменное «До завтра, девочки». Спускаясь в лифте, он, как всегда, мурлыкал знакомую мелодию. Едва Септимус вышел из «Большого Готического Собора», начался дождь. Септимус нехотя снял чехол с тщательно скатанного зонта и, подняв его над головой, стремительно зашагал по лужам к вокзалу. Он надеялся поспеть на поезд, отбывающий в 18.32. На вокзале Септимус простоял в очереди за газетой и сигаретами и, сунув их в чемоданчик, бросился на 5-ую платформу. Как будто назло, громкоговоритель, формально извинившись, объявил, что три других вечерних поезда отменены.

Наконец, Септимусу удалось протолкнуться сквозь вымокшую под дождем, напористую толпу к шестому вагону состава, который даже не значился в расписании. Оказалось, что вагон набит лицами, совершенно незнакомыми Септимусу. Но это было ещё не всё: в вагоне почти не оставалось свободных мест. Септимус с трудом отыскал место в середине вагона, спиной по ходу поезда. Забросив скомканный зонт с чемоданчиком на сетку для багажа, Септимус, скрипя зубами, втиснулся на своё место. Усевшись, он окинул взглядом пассажиров. Среди шести соседей по купе, не было ни одного знакомого лица. Какая-то женщина с тремя детьми буквально заполонила место напротив. Слева от него крепко спал пожилой мужчина. Справа, оперевшись локтями о дверь вагона, высовывался в окно молодой человек лет двадцати.