Уильям Тревор: По-настоящему

Проходили семестры и каникулы. В тот год она один раз, перед самой пасхой, встретила его, когда они с женой делали покупки в «Интернэшнл сторз» [*название продовольственного магазина самообслуживания] в Илминстере. С ними было двое из их четырех детей: маленькие мальчишки в веснушках. Жена тоже была в веснушках. Похожа на набитый мешок, размышляла Дженни, поставленный на толстые, на вид больные ноги. Он толкал перед собой тележку, заваленную коробками кукурузных хлопьев для завтрака, хлебом в обертке, консервными банками. Даже если он и не говорил с ней, даже если, по-видимому, и не видел ее, повстречаться с ним в городе — большая удача: и Фоксфилде он показывался редко. Фоксфилд — широко расползшаяся, похожая на рабочий поселок деревня с полдюжиной лавок да пабом «Лук и стрела» — правда, он огромный. В 1969 году ко всем прочим новым зданиям здесь прибавилась общеобразовательная школа. Из-за местоположения сторожки Теннисонов, ясно, им было удобнее делать покупки в Илминстере.

— Хелло, мистер Теннисон, — сказала она ему в магазине, — он оглянулся, посмотрел на нее, поклонился и улыбнулся.

По окончании этого школьного года Дженни перешла в 1-й «А». Интересно, думала она, заметил он, как увеличилась ее грудь за то время, что она ходила во 2-ой «А», и как улучшился — точно улучшился — цвет ее лица. Теперь у нее была вполне презентабельная грудь, что было большим облегчением, так как Дженни уже боялась, что она вовсе не вырастет. Интересно, думала она, заметил он ее тени для век — «зеленое чудо». Кроме отца, который вечно ругался по поводу таких вещей, все говорили, что ей идут тени. Однажды она слышала, как кто-то из новеньких сказал, что она самая хорошенькая девушка в школе. Адам Суонн и Бородатый Мартин из 1-го «Б» постоянно толклись рядом, стараясь поболтать с ней. Бородатый Мартин даже писал ей записки.

— Ты спишь на ходу, — сказал отец. — Ты совершенно ничего не замечаешь.

— Экзамены, — поспешно вставила мать и потом, когда Дженни вышла из комнаты, довольно резко напомнила ему, что юность для девушек — трудное время. Лучше воздержаться от высказываний.

— Да я и не думал делать ей замечание, Элли, — протестовал опечаленный отец.

— Они все воспринимают как замечания. Каждое слово. Обижаются, понимаешь.

Он вздохнул. Он был маляр и обойщик, имел собственное дело. Дженни — их единственный ребенок. У жены было четыре выкидыша, это всё могли быть мальчики, о чем он, имея собственное дело, естественно, мечтал. Когда-нибудь придется его продать, но, если подумать, это не так уж и важно. Выкидыш хуже, чем продажа дела, больше удручает, правда. Женская доля тяжелее мужской, это-то он давно постиг.

— Мечтает, — поставила диагноз жена. — Самым обыкновенным образом мечтает. Это пройдет.

Каждый вечер родители усаживались в чистой, аккуратной гостиной и смотрели телевизор. В девять часов мать готовила чай — приятно выпить во время «новостей» чашечку чая. Она неизменно звала Дженни, но Дженни никогда не хотелось ни чаю, ни «новостей». Она делала уроки в своей спальне наверху, маленькой комнатке, тоже чистенькой и аккуратной, с тиснеными кремовыми обоями, мастерски наклеенными отцом. В полодиннадцатого она обыкновенно спускалась вниз, шла в кухню, делала для себя овалтин [*шоколадно-молочный напиток, который пьют обычно перед сном]. Садилась за стол и пила, держа на коленях кошку Тинкл. В это время обычно приходила мать с чайной посудой, мыла ее, и они могли немножко поболтать, в основном речь шла о школьных происшествиях, хотя, конечно, о м-ре Теннисоне не упоминалось никогда. Порой Дженни была не расположена к болтовне и не вступала в разговор, делая вид, что ей хочется спать. Если она долго засиживалась, приходил отец налить себе чашку воды, потому что любил, чтобы ночью у него всегда стояла рядом чашка с водой. Когда он говорил «спокойной ночи», он не мог удержаться, чтобы не посмотреть на ее «тени». Она видела, как он сдерживает себя, чтоб ничего не сказать, о чем ему, несомненно, твердила мать. Они старались, как могли. Они ей очень нравились. Она считала, что любит их.