Эдвард Резерфорд - Лондон

Что касалось новоиспеченной миссис Мередит, которая почти, хотя ни в коем случае не полностью, оправилась от шока минувшего дня, ее светский триумф, который обессмертил ее на целый сезон, увенчался свадебным тортом. Два лакея внесли его.

Идея, осенившая утром Айзика Флеминга, была настолько проста и в то же время так поразительна, что общество с первого взгляда распознало шедевр. Это был не один торт, а четыре, каждый последующий чуть меньше предыдущего, скрепленные сахарной глазурью и выстроенные ярусами, которые подпирались маленькими деревянными классическими колоннами, тоже в глазури. То была точная, насколько возможно для торта, копия колокольни церкви Сент-Брайдс постройки Рена. Такого торта еще не видывал свет. И без него уже не могла обойтись ни одна свадьба. Гости разразились аплодисментами.

Хозяйка же была так довольна, что очень скоро вспомнила о надобности рассчитаться с пекарем – и заплатила на другой день, перед отъездом из страны.

Однако разговор на углу улицы, который проходил на пике рукоплесканий, обрадовал бы ее меньше. Там беседовали Гарри Доггет и новый граф Сент-Джеймс.

– Значит, порядок? – спрашивал старший.

– Все здорово. Только приходится быть чистюлей да еще обувь носить. Это летом-то! Жуть.

– Не переживай.

– Они собираются научить меня грамоте.

– Ну и не повредит.

Мальчик был настроен задумчиво.

– Папаня, еще одно.

– Ну?

– Да год назад маманя нарезалась и кое-что брякнула мне про Сепа.

– И что же?

– Сказала, что ты нашел его в Севен-Дайлсе.

– Может, и нашел.

– Ну так а что я здесь делаю, если ты нашел его, а не меня?

– Судьба! – жизнерадостно отозвался Гарри Доггет. Он чуть подумал. – Смотри: это же ты залез в дом и попытался украсть шиллинг? – (Сэм кивнул.) – Значит, тебя они и получили.

– Но я же твой сын?

– Конечно мой.

– А Сеп – нет.

– Так это еще неизвестно, – ответил Гарри с несокрушимой логикой. – Когда я на него наткнулся, мне показалось, что мой. А они заладили, что потеряли похожего. Ну сам подумай, – предупредительно добавил он, – вдруг он вовсе не наш и не ихний? Но это уже не важно. Я знаю только то, – изрек Гарри Доггет с пафосом, – что ты, мой сын, взял и выбился в люди.

– Я лорд, – признал мальчик.

В ответ на сие откровение отец расхохотался так, что ухватился за ограду.

– Это как-то нехорошо, – заныл тот.

– Репой своей подумай, – уперся отец. – Хочешь всю жизнь кататься как сыр в масле? Глянь на этот дом. Ейная светлость говорит, что ты ее птенчик. Помалкивай и радуйся! Тебе что, не хочется быть лордом?

– Дело хорошее, – признал Сэм. – Видел бы ты ихнюю жратву. Ни одной сучьей устрицы!

– Вот и славно, – отозвался родитель. – Живи в свое удовольствие. Если придется туго, ты знаешь, где меня найти, но если вздумаешь упустить такой случай, я так надеру тебе задницу, что ты снова захочешь в лорды.

– Ладно. – Тот помедлил. – Папаня!

– Чего тебе?

– Скажи Сепу, чтоб забирал все, что я накопил.

Отец согласно кивнул:

– Будь здоров, Сэм. – И костермонгер ушел, весело насвистывая.

В следующем году миссис Мередит, бывшая леди Сент-Джеймс, скончалась при родах, и в свете установился траур на целый день. Ее супруг, хотя и женился повторно, остался опекуном юного графа Сент-Джеймса, каковую обязанность исполнял целиком и преданно, беря себе лишь разумную долю из состояния. Маленький граф души в нем не чаял. Но те, кто помнил старого графа, отмечали, что сын обладал намного более веселым нравом, чем отец.

Сеп Доггет, подлинный лорд Боктон, стал пожарным и был счастлив, никогда не тоскуя по утраченному наследству, благо не знал о его существовании.

Но главное наследие оставил после себя Айзик Флеминг, изобретение которого принесло ему славу, богатство и шикарный магазин с эркером, по сей день стоящий на Флит-стрит, а его свадебным тортам суждено прожить столько, сколько живы свадьбы.

Скоро он будет в раю.

Почтовая карета рейсом из Дувра в Лондон вкатила на вытянутый отрог Шутерз-Хилла, а сидевший на козлах молодой человек уже дважды протер от пыли очки. Он волновался, как бы чего не пропустить. На голове у него была большая матерчатая кепка с длинным козырьком, вокруг шеи свободно намотан шерстяной шарф. Сгоравший от нетерпения и возбуждения, восемнадцатилетний Юджин Пенни впервые в жизни ехал в Лондон.

Едва они достигли оконечности Шутерз-Хилла, откуда открылся вид на раскинувшуюся внизу метрополию, его лицо выразило удивление, а после, когда спустились по склону и день вдруг померк, – ужас.