Эдвард Резерфорд - Лондон

– Я бы приютил его, – начал он, – но риск…

Досказывать было незачем. Оба поняли.

Ребенок мог нести смерть.

Мрачная память. С первого появления миновало тринадцать лет. Астрономы предупреждали об ужасной катастрофе, но к ним не прислушались.

За год до того случился неурожай, и многие лондонские бедняки голодали. Зима выдалась лютой. А затем хлынул дождь. Дождь, не стихавший дни напролет. Дождь, которого хватило, чтобы Темза вышла из берегов и подступила к Ладгейту. Дождь, потоками сбегавший по склонам Корнхилла и переполнявший желобы Уэст-Чипа. Дождь, заливавший стоки, затоплявший улицы и превращавший проходы между домов в черные грязевые лужи. Дождь, наполнявший подвалы илом, вонь от которого пробивалась между половиц. Дождь, топивший по криптам крыс. Дождь просочился до самых печенок города. Но ни один город, даже Лондон, не мог содержать столько влаги, и когда ненастье наконец закончилось, древнее место могло лишь потеть накопленным злом, исторгая под желтоватым солнцем дыхание сырое, нездоровое и отвратительное.

А дальше, в начале того лета 1348 года, пришла чума.

Она успела опустошить значительную часть Европы и распространялась с удивительной скоростью. Черная смерть выкосила Британский остров, умертвив, вероятно, треть населения. Удар наносился неожиданно. На коже появлялись ужасные язвы и опухоли, за ними следовала лихорадка, потом забивались легкие, и через несколько дней, как правило, наступала смерть. Великий мор – так это было названо.

Для Гилберта то было тяжкое воспоминание. В день, когда болезнь достигла Лондона, он уехал в Боктон и жил там с семьей месяц. По распоряжению отца поместье было практически запечатано. Обитатели особняка и селения не выходили, пришельцев же не впускали. Всем скопом они выжидали, обозревая величественную панораму кентского Уилда. И чума Божьей милостью прошла мимо них.

Вернувшись в город, Булл обнаружил, что мир изменился. В глубинке, где собрала свою жатву Черная смерть, остановилась чуть не всякая работа, и землевладельцы соперничали между собой в поисках рук для обработки земли. Старая система крепостных сервов рухнула навсегда. В городах пустовали целые улицы с домами как частными, так и многоквартирными. Случилось и еще кое-что. Его любимая скончалась со всей ее семьей. Никто так и не сказал ему, где они похоронены.

Несмотря на урон, город восстанавливался поразительно быстро. Ничто не могло остановить лондонскую торговлю. Прибыли свежие иммигранты. Дети выживших начали заполнять зиявшую пустоту. Казалось, жизнь возвращалась в привычное русло. Но чума не миновала, она лишь затаилась. На протяжении трех веков она, как некий страшный вредитель вроде саранчи, вдруг объявлялась и на целый сезон нарушала безмятежную городскую жизнь, после чего столь же резко обрывалась. И никому не было ведомо, где она пряталась в промежутках, быть может в неких темных, зараженных закоулках или возвращалась с тучей, гонимой сырым ветром. Весной 1361 года она вспыхнула вновь. Пострадало несколько лондонских приходов. Много умерло в Саутуарке. И если этого ребенка бросили, то нельзя было исключить, что его родных унесла чума. Булл не спешил к нему прикоснуться.

– За неделю не было ни одного нового случая, – заметил его друг. – Будь он болен, уже помер бы. Я бы и сам его взял, но холост.

Однако Булл так и не стронулся с места.

Собеседники не заметили ни приближавшейся повозки, ни возмущения в луже воды. Повозка проехала, обдав их брызгами. Младший спешно отпрянул, но Буллу повезло меньше, и в следующий миг он горестно уставился на свой заляпанный грязью красный плащ.

Тут младенец засмеялся.

Оба удивленно вытаращились, но ошибки быть не могло. Круглое личико взирало на Булла с откровенной веселостью.

– Ну и забавный! – восхитился младший. – Гилберт, давай спасем его.

И Булл подхватил младенца.

Через несколько минут, когда мужчины расстались посреди Лондонского моста, Гилберт Булл уставился на сверток в руках.

– Надо же, на что подбил меня, негодяй, – буркнул он с улыбкой.

Со своим молодым другом он знался уж несколько лет: тот занимал младшую должность на королевской службе, хотя его отец и дед вели виноторговлю. Но Булл предполагал, что в прошлом это были сапожники, так как фамилия происходила от французского слова chaussures – обувь. Он души не чаял в молодом Джеффри Чосере.

– Твое имя – Дукет. Наше – Булл.

Это первые памятные слова, к нему обращенные. И как же огромен и внушителен был купец, их произнесший – беззлобно, но твердо. До этого момента малыш смутно предполагал, что являлся частью семьи. Теперь же понял – нет. В тот день родилась их дочь, а ему уже было пять.