Александр Крыласов - Дневник нарколога

Вой разочарования смешался с воплями восторга. Кто-то даже зааплодировал, нетрудно было догадаться, с какого он рейса. Ботаник невежливо толкнул старушку, громко хлопающую в ладоши, и сварливо спросил:

— А вы наверняка не с 232-го рейса? Или, может быть, все-таки с 232-го?

Сморщенные ладошки зависли в накаленном воздухе.

— Урод, — припечатала старушенция и засеменила к своему автобусу. Потом остановилась и едко спросила: — А ты кидал монетки в фонтан Треви?

— Кидал, — удивленно кивнул Ботаник.

— Насколько накидал, настолько и останешься, — победно протрубила старушонка и исчезла в автобусе. И Ботаник остался на остановке совершенно один. Не считая 232-го рейса.

232-го рейс конкретно запил. На веранде гостиницы рекой лилось местное вино. Тост был один — за день сурка. Действительно, каждый день обещают отправить домой, везут в аэропорт, а потом назад в гостиницу. И так каждый день. Один трезвый голос предупредил: «Не искушайте судьбу. За нас платит не авиакомпания и не турагентство, а аэропорт имени Федерико Феллини, долгих лет ему жизни. Платит, потому что не хочет, чтобы пьяные хари разнесли весь аэропорт. А выгнать всех на улицу — поставить под вопрос весь курортный сезон. Римини на это пойти не может».

— Фигня, — осерчал Гопник и потянулся за новым графином. Стол не выдержал столь мощного напора и перевернулся. Вино, пиво и закуски как в замедленной съемке рухнули на пол. Потом несколько человек утверждало, что легко могли поймать летящие графины, но руки, к сожалению, были заняты, у кого бутербродом, а у кого сигаретой. Вино, разлитое по полу, напоминало красное море, где плавали осколки двух кувшинов, как блестящие на солнце айсберги. Закуски напоминали тропические острова, а банки пива — вулканы, так некстати преградившие дорогу домой.

— Убирайтесь! — завопила уборщица по имени Олеся. Отель был хохляцкий, и персонал прекрасно владел великим и могучим.

— Все нормально, — загундели пьянчуги, — один немного перебрал, но зато остальные в поряде.

— Я перебрал? — возмутился Гопник и перевернул другой стол.

Красное море вышло из берегов, а островов ощутимо прибавилось.

— Олеся, ты зачем москалям вино дала? Ты шо, не знаешь, шо они не умеют пить? — прорычал портье Опанасыч.

— Старикан, угомонись, — с трудом ворочая языком, пробурчал Гопник и потянулся к третьему столу, но его оттеснили.

— Вы все козлы, — отрезал Гопник, — и вам не понять загадочную русско-азиатскую душу.

— Я вызову полицию! — заверещал упрямый Опанасыч.

— Зови, — не сдавался дебошир.

— Я действительно вызываю полицию.

— Зови, — кивнул головой баламут и сделал портье козу.

Как ни странно, все обошлось. Уборщицы высушили тряпками красное море, убрали острова, айсберги и вулканы, а Гопника посадили под деревом на стульчик приходить в европейское состояние и видеть сны про загадочную русско-азиатскую душу. Артем повнимательнее присмотрелся к туристам. На лицах женщин проявились морщины и круги под глазами, на лицах мужчин — мешки и пятна, и затюканное турье стало напоминать коллективный портрет Дориана Грея. Куда только девались холеность и ухоженность вчерашних баловней судьбы.

Туристов привезли в аэропорт имени жизнелюба Федерико Феллини и отправили домой. Артем был одним из последних, кто покинул зал ожидания. Навсегда в его памяти останутся феллиниевские кадры. Мальчик в маскировочных штанах катает девочку, сидящую на грузовой тележке. Девочка сидит, свернув ноги калачиком, и строит Артему рожи.

— Быстро! Сюда! — из-за угла выскочили разгневанные родители.

Тележка покатилась в одну сторону, а дети побежали в другую, навстречу Родине.

P.S. Когда Гопник сел в самолет, все иллюминаторы неожиданно запотели. «А все равно мы лучше всех», — подумал Артем и оттер свой иллюминатор рукавом.

Самолет на Барселону бурно набирал высоту. Позади него в утреннем небе оставалась быстро тающая лыжня от Москвы до самых испанских окраин. Шура Гареев листал журнал и искоса наблюдал за «верхоянскими». Шура приметил этих троих еще в дьюти-фри, они хлестали коньяк «Наполеон» пластиковыми стаканами, занюхивали рукавом и орали как в лесу. Казалось, они физически не могут говорить тихо, им нужно непременно галдеть на весь аэропорт. Верхоянские братки были в длиннополых черных пиджаках, синих брюках и сандалиях на босу ногу. Под пиджаками у братвы желтели золотые цепи толщиной с ремень безопасности, их кисти были густо испещрены чернильными рисунками и надписями, словно стены привокзального туалета. Пальцы у них были короткие, но сильные, и своими грабками братаны норовили похлопать по плечу каждого из пассажиров, обнять и угостить «коньячилой». В самолете вакханалия продолжалась, уже весь салон знал, что одного зовут Вохой, второго Корытом, а третьего — Чесночком. Пока пассажиры сидели на своих местах, их никто не трогал, но стоило кому-нибудь из мужчин пойти в туалет, как он тут же нарывался на хлебосольство верхоянских. В результате самолет поделился на две примерно равные группы мужиков: первая постоянно шныряла в туалет и накачивалась дармовым коньяком, а вторая терпела до барселонского аэропорта. Братков сопровождали три путаны — красивые девчонки из верхоянских предместий. С одной из барышень летел пятилетний братик Рома, и верхоянские в перерывах между разливом «Наполеона» подначивали ребенка: