Александр Крыласов - Дневник нарколога

— Что происходит, Вова?

— Вова, зачем ты выходишь на лестничную клетку в одних трусах?

— Куда ты все время бегаешь, Вова?

— Что ты там делаешь, Вова?

И, наконец:

— А это точно не муж звонит? Наверняка это мой муж. Я — мужняя жена, и то, что мы делаем с тобой — преступление.

Этого Лабацилкин уже не вынес, он набрал побольше воздуха в легкие и завопил, как резанный:

— Хренок, передай этой дуре, что жить с такой чужой женой не преступление, а наказание! Лекцию о семье и браке прочел видный деятель медицины Эдуард Лабацилкин. Благодарю за внимание.

После этой лекции Эдик окончательно отрубил телефон и уснул как стахановец после напряженной смены. К сожалению, больше никто не купился на Эдичкины розыгрыши. Как он ни шифровался, как ни менял голос, в ответ слышалась пошлая отповедь: «Первое апреля — никому не верю». Лабацилкин в отчаянии позвонил своему коллеге Ване Бублику, такому же ординатору в клинике нервных болезней, горбатящему этажом ниже. Шансов провести Ивашку почти не было, но попытаться стоило. Эдик набрал номер и принялся добросовестно пищать в трубку:

— Здравствуйте. Это Иван Бублик? Вы меня, наверное, не помните. Я Света, санитарка из отделения гнойной хирургии. У вашего друга была день рождения, и мы с вами…

— Бацилла, — перебил Ваня, — тебя что, кастрировали, что ты так пищишь?

— Я Света, — не сдавался Эдуард, — я нахожусь в отчаянном положении. Как поется в песне: «Сладку ягоду рвали вместе, горьку ягоду я одна». Иван, не делайте вид, что вы меня не узнаете…

— На сносях? — деловито осведомился Бублик.

— На сносях, — вздохнул Лабацилкин, — пора обрадовать ваших маму и папу. Ультразвук показал, что у нас будет мальчик.

— Двойка, Лабацилкин, — поставил неутешительный диагноз Ваня, — тебя уже раскололи, а ты все никак не остановишься. Первое апреля — никому не верю.

— Чтобы я больше не слышал этой дурацкой фразы! — взвыл Эд. — На себя лучше посмотри. Зачем ты вчера этих телок в такси посадил и дорогу им оплатил? Все равно они нас продинамили.

— Я посадил?! — взвизгнул Бублик. — Это ты орал: «Девушки, милости просим в тачку!» Я тебя, наоборот, отговаривал.

— Ты меня отговаривал? Да ты первый за них в кафе расплатиться предложил. А кто им розы покупал? Скажи не ты?

— Ладно, проехали, — Бублик пошел на мировую, — оба хороши. У меня, между прочим, от зарплаты три рубля осталось.

— А у меня пять, — похвастался Лабацилкин, — я не ты, я экономить умею.

— Да уж. Только вчера была зарплата, а сегодня у нас в карманах фиг, да ни фига. А до аванса еще целых две недели. Что будем делать? Ваши предложения, товарищ Лабацилкин?

— Какие уж тут предложения? — засопел Эдуард. — Осталось вечера с родителями проводить и международных обозревателей слушать.

— Отказать и еще раз отказать, — категорически отверг такую возможность аполитичный Бублик, — что угодно, только не обозреватели.

Лабацилкин шваркнул трубку на рычаг и грустно уставился в окно.

За окном журчала весна, и намечались ручьи. Апрельский воздух был так прозрачен и синь, что напоминал качественный денатурат. А девушки, освободившись от уродливых зимних доспехов, были как на подбор стройны и прекрасны. Что ни говори, а весна в Москве начинается именно в апреле. Март лишь по недоразумению считается первым весенним месяцем. На самом деле его нужно назначить последним зимним и отмечать черной краской во всех календарях. Как сказали бы его друзья, не чуждые банальностей: «Марток — поддень семь порток». То ли дело апрель: на улицах бездонные лужи и апельсиновое солнце, сверкающие витрины и девушки, девушки, девушки. Они вылезают на свет божий тысячами, все как одна красавицы и богини, они еще мерзнут в своих легких нарядах, но принципиально не желают надевать теплых вещей. Эти девушки отважно торопят весну, всем своим видом показывая, что зиме нет хода назад, ее место в пыльных кладовках и на антресолях до следующего ноября. Но, чу. А кто же это? А это Наташка Карасева в обнимку с историями болезни резво пилила между деревьями с набухшими почками и больными с отросшей печенью. Натаха была таким же ординатором в их отделении неврологии и, значит, являлась потенциальной жертвой Эдички для первоапрельского розыгрыша. Ни на что другое Карасева не годилась, она была на две головы выше Эдика и весила не меньше ста сорока килограммов. При таких солидных габаритах бомбовоз Натаха двигалась подобно прима-балерине на сцене Большого театра. Носки ее туфель смотрели в диаметрально противоположные стороны, семенила она мелкими, нелепыми шажками, и ассоциации с балериной напрашивались сами собой. Эдик почесал заросший затылок и усмехнулся — предстоящий розыгрыш грозил затмить утреннюю разминку с Хренковым. Лабацилкин прокашлялся и позвонил в соседнее отделение.