Арман Лану - Пчелиный пастырь

Алиса поставила лампу, и абажур отодвинул мрачное изображение в полутьму. Ни слова не говоря, только улыбаясь, она со вздохом облегчения вытянулась на кровати.

— Иди ко мне, — сказала она.

Она была упругой и свежей, как персики из Валлеспира. Едва рассвело, она ушла.

Чуть позже он на минуту вышел и увидел, что в конце коридора другая дверь (дверь его комнаты) открылась. Появилось трое здоровенных парней. Они шагали осторожно; это было забавно. И конечно, один из них оступился, спускаясь по лестнице.

— God damn’! [91] Черт побери! (англ.).

— Keep guiet! [92] Тише! (англ.). — сказал другой.

Эме вернулся в ту самую комнату, где он так мало спал этой ночью, лег и проснулся, только когда солнце светило уже вовсю. В этот день он не видел на хуторе Пишо ни Капатаса, ни Алисы.

В следующую пятницу — это было 23-го — Капатас спросил Эме, не съездит ли тот вместе с ним в Перпиньян. Капатаса пригласили в отдел снабжений, чтобы «спланировать поставки его продукции».

Около трех недель прошло с тех пор, как Эме покинул каталонскую столицу. В Паладье его ждали три письма. Одно было из военного ведомства — оно извещало его о том, что он поставлен на снабжение на базу 1215Ф78, поскольку офицерская столовая в Ретеле сгорела в июне 1940-го, а посему военная администрация просит его вновь прислать заверенные подписями документы в трех экземплярах. Второе извещало о вступлении в брак Альбера Мельмейстера. Мельмейстер женится! Третье пришло из Офлага от Таккини. У Эме забилось сердце, и он долго откладывал это письмо, написанное тонким почерком, который как нельзя лучше использовал каждое свободное местечко на открытке Kriegsgefangenenpost [93] Почта для военнопленных (нем.). , рука его гладила влажную, ледяную бумагу, на которой стоял штамп geprüft [94] Разрешено (нем.). военной цензуры. Долгое время эти отпечатанные листки составляли для него единственную связь с настоящей жизнью. Его словно ударило в грудь. Письмо, которое напомнило ему, что «там» ничто не меняется. Сердце его осталось в песках.

Что же касается содержания письма, то расстояние придавало ему дополнительную значительность, мудрость, они наполняли неким смыслом всю эту неразбериху, в которой он теперь жил: его друзья требовали, чтобы он был счастлив за них.

Дождя давно не было. Эме вел машину, оставляя позади шлейф пыли. Они сделали крюк и заехали в Морейа, где Капатас должен был уладить одно дело со столярной мастерской. Дуб трабукайров по-прежнему стоял на своем месте. В Булу они остановились у одного содержателя гаража, у которого имелись шины. В обмен на мед, само собой. Напротив было гестапо. Довольно невзрачный пиренейский орел пребывал на своем посту. Никому не приходило в голову убрать старое объявление:

НЕ ПУГАЙТЕ ОРЛОВ

Их останавливали дважды. Первый раз их остановила французская жандармерия неподалеку от Поллестра. Жандармы проверили документы на право владения машиной и все номера, даже номер на моторе. Другой контроль они прошли при въезде в Перпиньян. Немецкая полевая жандармерия — легавые в касках и с бляхами на груди — интересовалась не машинами, а пассажирами. Стараясь забыть об этом «неприятном эпизоде», Капатас и Эме въехали в город через Сен-Годерик — отсюда бежал Эме в свой первый вечер.

В отделе снабжения их встретили более чем любезно. Статья Национального пресс-бюро привела в восторг Риккетти, который не переставая восхвалял рыжую, — ту самую рыжую, которую в день их визита к Капатасу Эме счел чересчур развязной. «Весь Руссильон просто сияет от счастья». (Слово сказано было красиво, но у чиновника чувство юмора отсутствовало.) Проблема сахара была почти решена благодаря египетскому пчеловодству. Легенда о национальном возрождении приравнивала Капатаса к пионерам, пересаживавшим пшеницу по способу египетских фараонов, и к тем, кто выращивал сою на влажной вате в гардеробах, в номерах реквизированных гостиниц. Возникал даже вопрос о том, чтобы пчеловодческий центр перевести выше — к Сере — и послать туда стажеров с «молодежных строек». Подлинная школа кадров! В этом чувствовалась какая-то наивность, какое-то самодовольство, что-то гротескное, что-то от Бувара и Пекюше, но, быть может, было тут невысказанное стремление освободить как можно больше молодых людей от трудовой повинности. Администрация обязывалась также не увеличивать количество реквизируемых продуктов. Однако свой восторг Риккетти выразил лишь тем, что оставил Капатаса и Эме позавтракать. Капатасу еще надо было побывать в разных местах. Эме тоже. Они уговорились о встрече в четыре часа на Эспланаде.