Арман Лану - Пчелиный пастырь

Супрефект поселился в Сере недавно, но Кузнечик — настоящее его имя было Эсперандье — помнил молодого художника: он видел его с братьями Гитар и с Пьером Брюном. Сере превратился тогда в кубистскую Мекку. Кузнечик воскрешал в памяти знаменитых гостей Сере — скульптора Маноло, композитора Деода де Северака, Пикассо, который со своей прядью волос на лбу и черными глазами ничем не отличался от сынов этого края; Макса Жакоба — вылитого префекта Шьяппа. Макс обожал сардану, но побаивался дьявола, притаившегося под юбками танцовщиц. Были здесь Хуан Гри, Матисс и Марке, который предпочитал Коллиур; Сутин, который на всех наводил страх; Шагал, Гаргальо, который в качестве материала использовал проволоку, и, разумеется, Майоль и Дюфи, который заставлял танцевать дома. И журналист Жео Лондон — настоящий хромой бес.

— Стоило посмотреть, как расхаживает Жео Лондон — это прелюбопытное зрелище, дорогой мой! Надеюсь, что в один прекрасный день у нас будет музей, где будет выставлено все, что было сделано здесь. — Он задумался. — И это обязательно будет. Несмотря на «иных прочих», здесь будет музей. Дети «иных прочих» придут в него полюбоваться тем, что хотели разрушить их отцы.

Глухая ярость, звучавшая в его голосе, говорила о том, что в Кузнечике живет совсем другой человек, чего никак нельзя было предположить.

— Вы тоже будете там представлены, майор, — любезно заметил супрефект.

Ага, значит, журналист — майор запаса! В тот вечер Эме узнал куда больше, чем мог рассчитывать. Была ли то неосторожность Кузнечика? Трудно сказать. В 1943 году Сопротивление занималось в основном тем, что расширяло сферу действий, вербовало людей, вело пропаганду — и все это при немцах, которые располагали воистину неограниченными средствами. Надо было действовать, и в то же время надо было соблюдать осторожность. Принять то или иное решение нелегко, и в конечном счете все подсказывал инстинкт. Для Кузнечика вопрос был ясен. Недавно он узнал от Хосе, что этот молодой человек, который вернулся из лагеря и который находится здесь на излечении, — друг Пюига. Для Кузнечика этого было достаточно, хотя он и не разделял образа мыслей учителя из Вельмании.

После аперитива он отвел Лонги в типографию — то было высокое хмурое здание, стоявшее неподалеку от старинного монастыря кармелитов, рядом с мастерской с грязными стеклами. Помимо того, что Виши соглашалось выдать бумагу для газеты при условии безоговорочного повиновения, трудность для Эсперандье заключалась в том, чтобы найти подходящие формулировки для газетных статей. Надо сказать правду: в этой газете, издававшейся на французском и каталонском языках, все, начиная с передовицы (написанной в наставительно-скучном тоне) и кончая всевозможными историями, писал он сам. Эме заподозрил Кузнечика в том, что он хочет выманить у него статью для газеты, но Кузнечик говорил с ним только о Пюиге.

В этих краях Пюиг был более известен под именем «учителя», «учителька» или «учителька из Вельмании». Именно под этими именами знали его и в жандармерии, в той самой жандармерии, которая шагу не сделала бы для того, чтобы его разыскать. Было известно, что дней десять назад учитель из Вельмании завтракал у Видаля с каким-то незнакомцем. Кузнечик улыбнулся, употребив слово «незнакомец». Эме насторожился. Послушать Кузнечика, так учитель из Вельмании превратился в какой-то миф. На хуторах и в деревнях люди спрашивали друг друга, существует ли на самом деле такой человек. Каталонец, который любит присочинить, видел в нем скорее блуждающий огонек, некоего трабукайра или разбойника Мандрена, появляющегося одновременно повсюду и разящего немцев как молния.

Кузнечик знал о Пюиге несколько больше. Мать Пюига была еще жива. Учительница, социалистка, борец за эмансипацию женщин, она была замужем за жандармом, который давно уже вышел в отставку, не столько потому, что разделял убеждения супруги, сколько благодаря собственному врожденному антимилитаризму. «Бывают антимилитаристы и среди жандармов», — комментировал Кузнечик. Досадно только, что это качество в них обнаруживается не прежде, нежели они выйдут в отставку. Эта супружеская чета жила у подножия Корбьеров, в Фенуйедесе.

В этой биографии, изложенной в общих чертах, интересно то, что Пюиг ушел в мак и еще до нападения Гитлера на СССР. После начала учебного года в 1940-м он был временно отстранен от должности, потом уволен. Он был активистом, и не исключено, что у него был партийный билет и что он занимал в партии высокое положение. Эме бросил взгляд на Кузнечика. Что-то непохоже было на то, что и Кузнечик принадлежал к коммунистической партии и что он тоже занимал там «высокое положение». Уж не франкмасон ли Кузнечик? В этом не было ничего невозможного.