Арман Лану - Пчелиный пастырь

— Как погиб Пюиг?

Горилла удивлен.

— Вы получили известие о его смерти? Нет? Тогда о чем же вы говорите? Он не погиб! Я по крайней мере не думаю, чтобы он погиб! Это могло случиться только после двадцать четвертого августа. Его несколько раз видели в Перпиньяне.

Эме Лонги медленно проводит рукой по лицу. Пюиг жив! Пюиг жив, и все изменилось.

Вентилятор смилостивился, и они обогнули Канигу — тридцать километров серпантина за полчаса. Деревня нависла над Линтиллой. Прежде всего здесь бросалась в глаза чернота обугленных стен, кое-где покрытых золой. Фруктовые деревья протягивали над изгородью садов свои культяпки. Пауло уже не пел. В одной из улочек они увидели двор, серые дома, открытые окна. Женщина снимала с веревки белье.

— Давайте остановимся здесь, — сказал Эме.

Улочка, выходившая на дорогу, сбегала вниз за опаленной церковью до самых прибрежных ив; на ней не заметно было никаких признаков жизни. Они остановились перед мэрией. Трое ребятишек, резвившихся в саду, улепетнули при виде «джипа». Этот условный рефлекс достаточно красноречиво свидетельствовал об ужасе, царившем в Вельмании. Кафе здесь не было. Бакалея-закусочная, родная сестра Алисиного заведения в Палальде, была забита досками. Школа словно вымерла.

Они поднялись в маленький «населенный пункт». Женщина все еще снимала белье. Эме заговорил с ней. Она не ответила; она так и стояла с поднятыми руками, округлив плечи под шерстяной кофтой некогда темно-красного цвета.

Сагольс заговорил по-каталонски. На сей раз она что-то ответила, не переставая заниматься своим делом.

Наши женщины не любят оставлять белье во дворе на ночь.

Мгновенная смена кадра. Эме еще мальчишка. К ним приходит работать матрасница. Она устанавливает свое оборудование и начинает чесать шерсть на вольном воздухе. И всегда прекращает свое занятие на закате. Нельзя, чтобы ночь вползала в матрацы. Ходили слухи, что она колдунья; она была очень красива — во всяком случае, так говорили взрослые.

Каталонка обернулась. «Bien plantada», — казалось, произнес Сагольс. Да, она хорошо сложена, прямо модель для Майоля, только в лохмотьях. И зубы у нее красивые. Повернувшись к домам, она что-то крикнула. Появился старик — у него была уйма времени, чтобы потихоньку разглядеть их через занавески; он казался еще крепким в своей аспидной рубахе, у него были светлые глаза и маленький нос. Растрепанная старуха, по-видимому, была рада-радехонька гостям. Они со стариком остались одни в деревне и теперь изнемогали от тоски, потому что соседи все не возвращались. По счастью, у них было радио. После Большого пожара они тоже ушли отсюда. Но старухе захотелось вернуться.

Когда Сагольс стал расспрашивать их о Пюиге, они удивились.

— Путш? А ты знаешь господина Путша?

Старик покачал головой. Старуха говорила по-французски без акцента, только имена собственные произносила на каталонский манер — разумеется, из деликатности.

Когда молодая женщина взялась за полную корзину белья, Пауло вызвался ей помочь, но она уперла корзину в бедро и, угрожающе брыкнув ногой в башмаке на деревянной подошве, отогнала кур.

— Надо загнать хряка, — сказал старик.

Речь шла о борове. Великолепное животное! «У нас, — подумал Лонги, — говорят „кабанчик“».

Старуха продолжала прерванный было рассказ. Семьи Путшей сроду в Вельмании не видывали! И так как Эме и Сагольс были явно удивлены, она добавила:

— Вам остается разве что на кладбище сходить, — и засмеялась.

Чудные эти люди, что приезжают на машинах, как никто отродясь не видывал, да еще спрашивают вас о людях, о которых вы слыхом не слыхали! Ну да, само собой, Путши есть в Бастиде, в Сен-Марсале, в Оме. Есть в наших краях люди с такой фамилией, только не в Вельмании.

Дом был каменный, ничего характерного в нем не было, но мебель в нем была старинная. Старуха принесла бутылку и стаканы. Старик смотрел на китель майора и на его нашивки.

— Так вот куда их теперь пришивают! Ни дать ни взять американцы!

Эме сделал знак Пауло. Тот вышел, через несколько минут вернулся и поставил на стол коробки с сардинами, положил две большие плитки шоколаду и пачку табаку. Старики смотрели на все это с восхищением. Стало быть, мир по всей форме, а?

Они хлебнули сладковатого напитка с сильным привкусом апельсина.

— Бутылку мы откупорили, когда наша племянница приехала в Перпиньян.

Она произнесла: «Перпин я ».

— Да нет, Клеманса! Это было, когда наш сынок получил увольнительную.