Адам Джонсон - Нирвана

— Насчет того, чтобы слушать президента, — говорю я. — Извини, но ты сама по десять часов в сутки слушаешь «Нирвану», а все их песни сочинил парень, который вышиб себе мозги.

Склонив голову набок, Шарлотта смотрит на меня, как на чужого, будто я вообще ничего про нее не знаю.

— Курт Кобейн взял боль своей жизни и превратил ее во что-то важное, в то, что находит отклик в чужих душах. Знаешь, какая это редкость? А что оставил за собой президент? Пустоту, неопределенность, тысячу завалов, которые теперь придется разгребать.

Она всегда так говорит, когда под кайфом. Я не хочу ввязываться в спор. Тушу папиросу и беру ее наушники.

— Готова к «Нирване»? — спрашиваю я.

— Опять тот же звук, — говорит она. Пытается показать рукой, потом отчаивается и поворачивает голову к окну. — Это оттуда.

Выглядываю за окно, во тьму. Стоит обычная для Пало-Альто ночь — тихо шипят поливатели, синеют мусорные баки, в общественном садике роется енот. И тут я замечаю его прямо перед собой — маленький черный вертолетик. Он парит за окном, и его крошечная камера направлена на меня. Быстрым движением, точно пирожок с горячего противня, я хватаю его в щепоть. Закрываю окно, задергиваю занавески и подношу к глазам. Его фюзеляж из черной фольги натянут на хрупкий каркас, похожий на косточки в крыле летучей мыши. Под пропеллером из прозрачного целлофана тепло пульсирует крошечный инфракрасный моторчик.

Я смотрю на Шарлотту.

— Теперь ты меня послушаешь? — спрашивает она. — Бросишь наконец эту затею с президентом?

— Поздно, — говорю я и отпускаю вертолетик. Мы вместе смотрим, как он мечется по комнате, отскакивает от стен, натыкается на подъемник Хойера. Интересно, он автономный? Или им кто-нибудь управлял, наблюдая за нашим домом? Я беру его из воздуха, переворачиваю и щелкаю выключателем. Он замирает.

Шарлотта переводит взгляд на голосовой пульт.

— Играй, — говорит она. Закрывает глаза и ждет, пока я надену ей наушники, в которых снова оживет для нее Курт Кобейн.

Позже я просыпаюсь. Вертолетик включился сам по себе и висит надо мной, ощупывая меня тусклым красным лучиком. Я набрасываю на него свитер и сбиваю на пол. Убедившись, что Шарлотта спит, достаю свой айпроектор. Включаю, и передо мной, в янтарном сиянии, появляется трехмерный президент в натуральную величину.

Он приветствует меня улыбкой.

— Как хорошо снова вернуться в Пало-Альто! — говорит он.

Моя программа обращается к чипу джи-пи-эс в айпроекторе и ищет в президентской базе данных цитаты с привязкой к географическому местоположению. Эту фразу она извлекла из его речи в Стэнфордском университете — он выступал там еще сенатором.

— Простите за беспокойство, господин президент, — говорю я, — но я хотел бы еще кое о чем вас спросить.

Он задумчиво смотрит вдаль.

— Спрашивайте, — говорит он.

Я перемещаюсь так, чтобы очутиться у него перед глазами, но не могу поймать его взгляд. Это одна из проблем, которые еще надо решить. Я надеюсь, что к выпуску бета-версии все будет налажено.

— Не совершил ли я ошибки, создав вас и выпустив в свет? — спрашиваю я. — Моя жена говорит, что вы мешаете людям горевать, что вы не даете нам смириться с тем, что вас настоящего уже нет.

Президент потирает небритый подбородок. Смотрит вниз и в сторону.

— Джинна нельзя загнать обратно в бутылку, — говорит он.

Мне становится страшновато, поскольку впервые он сказал это в программе «60 минут», когда выражал сожаление по поводу легализации гражданского применения вертолетов-разведчиков.

— Вы знаете, что это я вас сделал?

— Мы все родились свободными, — говорит он. — И никому не дано видеть мир чужими глазами.

— Но вы-то не родились, — говорю я ему. — Я написал программу на основе ядра «Линукс». Вы просто сочетание поисковой системы с открытым кодом, диалогового бота и видеотранслятора. Программа обшаривает интернет и вылавливает оттуда изображения конкретного человека, фильмы с его участием и другую информацию. Все, что вы говорите, уже было сказано раньше.

Впервые у президента не находится слов. Я спрашиваю:

— Вы знаете, что вы… умерли?

— Смерть — это лишь иная разновидность свободы, — отвечает президент без запинки.

Передо мной возникает сцена убийства. Я видел эту запись столько раз, что она проигрывается в мозгу помимо моей воли: автомобильный кортеж медленно ползет вперед, а президент пешком шагает вдоль ограды, за которой теснится народ. Кто-то в толпе привлекает внимание президента. Он останавливается и оборачивается, приветственно поднимает руку — и тут ему в живот летит пуля. От толчка он сгибается пополам и поднимает голову, ища глазами стрелявшего — того, кого камера так ни на секунду и не поймала в свой объектив. Во взгляде президента вспыхивает озарение, это момент чистого понимания — он или кого-то узнает, или постигает какую-то истину, или убеждается в верности своего предчувствия. Вторая пуля попадает ему в лицо. Видно, что это всё — его ноги подкашиваются, и вот он уже лежит. Вокруг собираются люди в костюмах, заслоняют обзор, и на этом запись обрывается. Несколько дней его еще продержали на аппаратах жизнеобеспечения, но по сути конец наступил сразу.