Эдвард Форстер - Избранное

Однажды Дарем спросил:

— Холл, а ты не пересаливаешь?

— Просто религия очень много для меня значит, — отважно солгал Морис. — Ты, наверное, думаешь: раз я мало это внешне проявляю, значит, и чувствую не больше. А я чувствую, да еще как.

— Тогда после ужина приходи пить кофе.

Они как раз входили в столовую. Дарему, как стипендиату, пришлось читать молитву, и в голосе его слышались циничные нотки. За едой они поглядывали друг на друга. Они сидели за разными столами, но Морис расположился так, чтобы держать друга в поле зрения. Раньше они перебрасывались хлебным мякишем, но этот период ушел в прошлое. Дарем сидел насупившись, даже не говорил с соседями по столу. Морис видел: его друг что-то обдумывает — интересно, что именно?

— Ты хотел поговорить начистоту — сейчас мы это устроим, — объявил Дарем, демонстративно распахивая дверь.

Морис похолодел, лицо его медленно залилось краской. Но когда до его слуха дошел голос Дарема, оказалось, тот критикует его взгляды на религию. Морис всегда считал, что христианство для него — не пустой звук, но сейчас куда важнее казалось другое: Дарем вел по нему огонь прямой наводкой. Враз обессилевший, Морис распластался в кресле, лоб покрылся испариной, ладони вспотели. Дарем готовил кофе, нанося при этом разящие удары.

— Я знал, что тебе это не понравится, но ты сам меня вынудил. Не могу же я сдерживаться до бесконечности. Иногда надо и пар выпустить.

— Валяй, — с запинкой согласился Морис.

— Я не собирался заводить этот разговор — слишком уважаю чужое мнение, чтобы над ним смеяться. Но у тебя, по-моему, его просто нет… что же тут уважать? Все твои мнения — это затертые ярлыки. Затертые до дыр.

Морис, постепенно приходя в себя, возразил: не слишком ли сильно сказано?

— Ты всегда говоришь: «Религия для меня много значит».

— У тебя есть основания считать, что это не так?

— Если что-то для тебя много значит, Холл, то уж никак не религия.

— А что же?

— Регби.

Морис пропустил еще один удар. Рука его затряслась, и он расплескал кофе на подлокотник кресла.

— Ну, это несправедливо, — услышал он собственный голос. — Приличия ради мог бы признать, что для меня кое-что значат люди.

На лице Дарема отразилось удивление, но он сказал:

— Во всяком случае, для тебя ничего не значат ни христианство, ни Святая Троица.

— Черт с ней, с Троицей.

Дарем расхохотался.

— Вот и я про это. Ясно, переходим к следующему вопросу.

— Зачем ты это затеял? У меня и так в голове каша… в смысле, голова раскалывается. Чего ты этим хочешь добиться? Конечно, я ничего тебе не могу доказать… как три Бога существуют в одном, а один — в трех. Но что бы ты ни говорил, для миллионов людей в этом заложен большой смысл, и нашу веру тебе не поколебать. Уж слишком она сильна. Бог — это добро. Вот что самое главное. А ты все сводишь к чему-то побочному.

— Зачем так переживать из-за чего-то побочного?

— Что?

Дарем объяснил свою мысль более доходчиво.

— Просто все складывается в одно целое, — нашелся Морис.

— То есть, если с Троицей у тебя непорядок, целое разрушается?

— Вовсе нет. Совсем не обязательно.

Морис был страшно недоволен собой, но у него вправду раскалывалась голова. Он потер лоб и заговорил снова:

— Конечно, где мне толково выразить мысль, если меня интересует только регби.

Дарем подошел к нему и шаловливо втиснулся рядышком, на край кресла.

— Осторожней, тут же кофе.

— Черт, надо же!

Пока Дарем отряхивался, Морис, надувшись, поднялся и стал смотреть во двор. Ведь есть же другая жизнь! Он словно провел в этой комнате годы. Желание быть с Даремом наедине как рукой сняло. Морис кликнул однокурсников — давайте к нам, на кофе. Ребята посидели, попили кофе и ушли, однако уходить с ними Морис тоже не пожелал. И снова принялся воспевать Святую Троицу.

— Это настоящее таинство, — заявил он.

— Только не для меня, — возразил Дарем. — Хотя если кто-то действительно считает это таинством, я готов отнестись к нему с уважением.

Морис поежился и взглянул на свои руки — красные, грубые. Так что же, для него Святая Троица — таинство? Если когда-нибудь он и задумывался о ней, то только во время конфирмации, да и то через пять минут выбросил эти мысли из головы. Когда пришли однокурсники, голова его очистилась, и он попробовал трезво оценить, на что же способен его мозг. Мозг… им можно пользоваться, он не страдает какими-то отклонениями, его можно развивать. Но, как и его рукам, мозгу не хватает утонченности, он никогда не соприкасался с таинствами, вообще почти ни с чем. Он был грубый.