Эдвард Форстер - Избранное

— Как ты смеешь! — взвизгнула тетка. — Гадкая девчонка! Дай сюда!

На ее несчастье, миссис Герритон не было в комнате. Ирма, не очень-то слушавшаяся Генриетту, носилась вокруг стола и читала вслух: «Вид несравненного города Монтериано — от маленького брацца».

Глупая Генриетта поймала племянницу, надрала ей уши и разорвала открытку на клочки. Ирма заревела от боли и принялась негодующе вопить: «Какой такой маленький братец? Почему мне ничего не говорили? Бабушка, бабушка! Где мой маленький братец? Где мой…»

Тут в комнату влетела миссис Герритон со словами:

— Пойдем со мной, милочка, я тебе расскажу. Ты уже теперь большая, пора тебе знать.

После разговора с бабушкой Ирма вернулась вся в слезах, хотя, по правде говоря, узнала немного. Но и это немногое полностью завладело ее воображением. Она дала слово соблюдать тайну, почему — непонятно. Но что плохого болтать про братца с теми, кто о нем знает?

— Тетя Генриетта! — повторяла Ирма. — Дядя Фил! Бабушка! Как вы думаете, что братец делает сейчас? Он уже умеет играть? Итальянские детки начинают говорить раньше, чем английские? Или же он английский ребеночек, только родился за границей? Ой, как мне хочется его посмотреть, я его научу десяти заповедям и катехизису.

Последнее замечание всякий раз повергало Генриетту в торжественную мрачность.

— Право, Ирма несносна! — воскликнула как-то миссис Герритон. — Бедную Лилию она забыла гораздо быстрее.

— Живой брат интереснее мертвой матери, — задумчиво протянул Филип. — Она может вязать ему носки.

— Нет, хватит! Она им просто бредит. Это становится невыносимым. На днях, ложась спать, она спросила, можно ли ей упоминать его в своих молитвах.

— И ты что?

— Разумеется, разрешила, — холодно ответила миссис Герритон. — Она имеет право молиться о ком хочет. Но сегодня утром она меня вывела из себя, и, боюсь, я не сумела этого скрыть.

— Что же случилось утром?

— Она спросила, можно ли ей молиться за ее, как она выразилась, «нового папу». За итальянца!

— И ты ей позволила?

— Я вышла из комнаты, ничего не ответив.

— Наверное, когда в детстве я пожелал молиться за дьявола, ты испытывала то же самое.

— Он и есть дьявол! — выкрикнула Генриетта.

— О нет, он слишком вульгарен.

— Попрошу тебя не глумиться над религией! — с негодованием отрезала Генриетта. — Подумай о несчастном младенце. Ирма права, что молится за него. Какое вступление в жизнь для ребенка английского происхождения!

— Дорогая сестра, позволь тебя разуверить: во-первых, несносный младенец — итальянского происхождения. Во-вторых, его честь честью крестили в церкви Святой Деодаты, и мощное содружество святых печется о его…

— Не надо, милый. А ты, Генриетта, не будь такой серьезной… когда ты с Ирмой. Она станет еще хуже, если заподозрит, что мы от нее что-то скрываем.

Высокая сознательность Генриетты порой бывала столь же непереносима, что и бунтарство Филипа. Миссис Герритон вскоре устроила так, чтобы ее дочь уехала на шесть недель в Тироль. Они с Филипом остались одни справляться с Ирмой.

Едва им удалось несколько выправить положение, как вдруг несносный младенец опять прислал открытку с картинкой, на сей раз комическую, не слишком приличного свойства. Ирма получила ее, когда взрослых не было дома, и все неприятности начались сначала.

— Не могу постичь, — сказала миссис Герритон, — что побуждает его присылать открытки?

Два года назад Филип ответил бы, что побуждает желание сделать приятное. Нынче он, как и мать, попытался усмотреть в поступках младенца какой-то дурной и коварный умысел.

— Может быть, он догадывается, что мы хотим замять скандал?

— Вполне вероятно. Он знает, что Ирма будет приставать к нам из-за ребенка. Он, возможно, надеется, что мы усыновим ребенка, чтобы успокоить ее?

— Нашел на что надеяться!

— За это время он успеет испортить нравственность девочки. — Миссис Герритон отперла ящик, достала открытку и принялась внимательно ее разглядывать. — Он просит Ирму тоже посылать открытки его сыну.

— С нее станет!

— Я ей не велела, но за ней надо тщательно следить, не подавая, разумеется, виду, что мы ей не доверяем.

Филип начинал входить во вкус материнской дипломатии. Его больше не беспокоили собственная нравственность и поведение.

— Кто же будет следить за ней в школе? Она в любой момент может проболтаться.

— Остается рассчитывать на наше влияние, — ответила миссис Герритон.