Бенджамин Леберт - Crazy

В последнее время все действует мне на нервы.

Кровать, на которой я сижу, очень мягкая. Я бы с удовольствием поспал. Мне это крайне необходимо. Сегодня ночью мы опять шлялись. Были внизу, возле столовой. Немного покурили. Немного потрепались. Были немного счастливы. Янош сказал, что в будущем мы должны повторять такие вылазки почаще. Но я не думаю, что это полезно. Ведь каждому требуется хоть немного сна. Я оглядываюсь. Комната действительно крошечная. Нравится ли она Трою? Не знаю. Отклоняюсь назад. Смотрю на часы. 17.30. До ужина еще час.

— Трой, что ты делаешь?

— Ничего.

— Но ведь должен же ты что-то делать!

— Нет, не должен.

Чуть-чуть поворачиваю голову. Провожу рукой по волосам. Трой все еще сидит рядом. Прямо у его лица замерла муха. Но он не пытается ее отогнать. Не теряет спокойствия. Глаза бегают. Он кашляет.

— Почему ты один, Трой? — я делаю еще одну попытку. — Почему ты все время стараешься остаться один?

Глаза Троя устремлены в даль. В нем идет внутренняя борьба. Такие вопросы ему задают редко. И отвечать на них приходится тоже редко. Откашливается.

— Я не такой как все, — отвечает он глубоким голосом, — просто другой. Но людям не нравятся те, кто на них не похож. Вот так. Люди не обращают на меня внимания. Я им не нравлюсь. — Трой смотрит на меня. Ресницы подрагивают. Губы сжимаются. Впервые я слышу, чтобы он так разговаривал. Глаза смотрят по-доброму.

— Но ведь мы же тебя любим, Трой! — Я глажу его по руке. — Мы все тебя любим.

— Вы регистрируете мое наличие. Но не любите. Вы берете меня с собой просто потому, что должны брать меня с собой. Например, для транспортировки пива. Или чтобы ругаться. Яношу всегда нужен кто-нибудь для ругани.

— Но ведь ты же наш. Как Флориан или толстый Феликс. Ты один из нас. Герой, как сказал бы Янош. Нам бы тебя не хватало.

— Я не герой. На меня никто никогда не обращал внимания. Я же писаюсь. Сам посмотри!

Он медленно отодвигает покрывало с драконом. На льняной простыне большое пятно.

— По ночам все время так. Я писаюсь в кровати. Почему — понятия не имею. И никто не понимает. Поэтому я лучше один. Когда человек один, его никто не может обидеть.

Трой встает. Подходит к окну. Стоит там. Потом возвращается к кровати. Садится.

— Ты когда-нибудь боишься? — спрашивает он. — Не экзамена. И не воспитателя. Я имею в виду, ты когда-нибудь боишься по-настоящему? Ты знаешь, что такое бояться жить? — Трой сглатывает. Наклоняется вперед.

— Жить — это и значит бояться, — отвечаю я. Мне становится неприятно. В общем-то, я никогда об этом и не думал. Но, наверное, это так и есть. — Так и должно быть. Сам не знаю почему, но почему-то так и должно быть! Может быть, все дело в том, что иначе люди наделали бы бог знает каких глупостей. Ведь у них не было бы страха.

— Но разве так должно быть всегда? Я больше не хочу бояться. Все происходит так быстро. Я не поспеваю. И боюсь.

— Ты прав, Трой. Все происходит слишком быстро. Почему мы не имеем права подождать? Просто посмотреть? Отмотать ленту назад?

— Видимо, потому, что жизнь — это не видик, — в голосе Троя слышен страх.

— А что?

Трой начинает нервничать. Проводит рукой себе по глазам. На лбу у него выступает пот. Он глубоко дышит.

— Жизнь — это… — Он запинается. Дрожит. Раскачивается из стороны в сторону. Муха улетает наконец от его лица. Ищет местечко поспокойнее. Стул. Или стол. Ползет вперед.

— Жизнь — это?..

— Жизнь — это когда все время писаешь в кровать, — выдавливает он наконец.

Заплакал. Слезы ползут по его щекам. И глаза полны слез. Он всхлипывает. Я придвигаюсь к нему поближе. Я же этого не хотел. Осторожно провожу рукой по его спине.

— Бог мне не помогает, — всхлипывает Трой, — просто не помогает. Сытый и довольный сидит там, наверху, и не помогает мне. — Трой закрывает лицо руками. Наклоняется вперед. Плачет. Слышны его тихие стенания.

— Когда-нибудь он нам поможет, слышишь, Трой. Когда-нибудь. Когда-нибудь он вытащит нас отсюда, из всего этого дерьма, и поможет нам, слышишь, Трой? Поможет и тебе, и мне. И мы оба посмеемся. Когда все будет позади. Когда жизнь перестанет быть большим пачканьем кровати. Слышишь, Трой!

— Жизнь всегда останется большим пачканьем кровати. — В его голосе звучит отчаяние. Лицо красное. По щекам катятся слезы. — Леберт, я больше так не могу! Не могу я больше! Куда же, черт подери, мы идем?

Он готов. Это видно. Когда-нибудь любому оказывается достаточно. И молчаливому Трою тоже. Янош называет это фазой публичного дома. Это когда всё не так. Когда уже сыт по горло. После чего можно просто лопнуть. Так считает Янош. Янош утверждает, что это очень даже хорошо. Иначе сдохнешь.