Фабрис Колен - Синдром Годзиллы

Еще несколько шагов вперед. «Пещера ужасов». Поезд с привидениями. Касса закрыта. На стекле скотчем приклеена записка:

Я вернусь

Музыка замолкает. Мой мобильный звонит, и я, даже не взглянув на дисплей, отвечаю:

«Алло?»

«Даниэль?»

От неожиданности у меня слова застревают в горле.

«Па… Пап?»

«Ты помнишь, что будет завтра, Даниэль?»

Я закрываю глаза.

«Итак, завтра», — повторяет отец.

«Я знаю».

Я поднимаюсь на балюстраду, иду вдоль поезда, разглядывая вагоны с привидениями; зеленый зомби протягивает ко мне руки.

«Ты где?» — спрашивает отец.

«Не знаю, сам не знаю. Я уже иду. Я скоро буду».

«Не забудь про завтра», — снова повторяет отец.

Я молчу. Я слышу, как он плачет. Что я могу сказать? Я не волшебник, я не знаю волшебных слов. То, что произошло, останется в нашей с ним памяти навсегда. Несколько секунд и взмах ноги над балконной оградой, пустой взгляд, в котором не было даже сожаления, соскальзывающая с парапета рука и…

Токио.

Отец всхлипывает. «Прости меня», — говорит он.

Я спускаюсь с балюстрады, останавливаюсь перед готической башенкой «Замка привидений», на которой написано в стиле граффити, как бы стекающей по стене кровью:

Это самый страшный страх вашей жизни!

«Прости меня», — всхлипывает отец, извиняясь.

К чему все это теперь?

«Я сейчас приду, пап, — говорю я, улыбаясь, — и мы будем смотреть кино».

«Угу. Будем».

Разъединяюсь. Из глубины пещеры ужасов доносятся какие-то стоны, тихие шумы, приглушенный хор каких-то голосов, как будто чей-то зов. Ну, что ж, кино так кино.

В понедельник вечером я наконец-то вижу его снова.

Он сидит на своем обычном месте. Я не буду спрашивать, почему его не было и все такое: у каждого на это есть свои причины.

Он держит на коленях раскрытый ноутбук.

«Привет», — просто говорю я.

Вместо ответа он переводит пальцем курсор с помощью сенсорной мыши — у него на дисплее в окошке открыт какой-то план, что-то вроде карты — и тут же выходит из программы.

«У тебя есть время?» — подает голос Годзилла.

«Мм…»

«Нужно время», — настаивает он.

«До семи я совершенно свободен».

«Странно».

Он захлопывает ноутбук. Я не очень хорошо понимаю, что ему от меня нужно.

«Извини, конечно, — начинаю я, — но я искал тебя все выходные, тебя нигде не было. Что я мог поделать?»

«Ладно, не хнычь, ночью тебя устроит?»

«Чего?»

«Поздно ночью ты можешь прийти?»

Я задумался. Отец обычно ложится около одиннадцати. Моя комната расположена ближе к выходу, чем его кабинет, то есть мне не придется пробираться мимо на цыпочках. А ключи висят на крючке в прихожей, значит…

«Ночью… Хорошо. В двенадцать?»

«В полночь».

«Годзилла — это прирожденный монстр. Это кровавая заноза в лапе двадцатого века. Он напоминает нам о том, что динозавры, пусть те и вымерли, все-таки населяли в свое время нашу планету, а потому в любое удобное им время могут появиться на ней снова. Годзилла напоминает нам о том, что атомная бомба однажды взорвалась, и о том, как это было и что она наделала. Он только не объясняет, почему это произошло. Годзилла напоминает нам о том, что порой мы судим о чем-то, сами не зная, что творим, что мы живем, совершенно не рассуждая о том, что мы знаем. Годзилла напоминает нам о том, что наши собственные дети умирают от голода и что в один прекрасный день именно на нас они бросятся, чтобы растерзать нас.

Годзилла это не Кинг-Конг. Тут не в кого влюбляться. Тут никто не будет платить за вход на спектакль.

Это чудовище, по мере появления все новых и новых фильмов о нем, то возвращается, то размножается, то одевается в металлическую броню робота. У него рождается сын-мститель, его враги становятся его друзьями, его враги остаются его врагами, его рождению дается научное объяснение, и не одно, а даже несколько научных объяснений, или вообще никакого научного объяснения не дается.

Годзиллу называют кочергой, считают устаревшим, отжившим свое, нелепым существом. Говорят, что макеты чудовищ в фильмах сделаны халтурно, что механизмы торчат из-под оболочки, что все шито белыми нитками и швы эти видны.

И все это — сущая правда. Но, парадоксальным образом, это ничего не меняет. Ужас остается ужасом. Гнусная тварь топчет человеческие жилища из папье-маше, а люди орут, бегут и орут от ужаса. Люди обожают орать. Люди обожают, когда им напоминают, что есть кто-то, кто сильнее их всех.