Феликс Кандель - Шёл старый еврей по Новому Арбату...

– Это не он сказал, – возразил петух. – Это в иные времена.

– Он тоже. Мне ли не знать?

– Браво, друг мой!

5

Посидели в кустах.

Поглядели друг на друга.

– Между прочим, – сообщил петух, – и я изыскатель. Взмывал на воздушном шаре совместно с Жозефом Луи Гей-Люссаком. Для замера магнитного поля земли. Говорил ему над облаками: раз уж взлетел, убирайся отсюда к чертовой матери! Не послушал меня, ох, не послушал Жозеф Луи…

Штрудель выслушал его, спросил с заминкой:

– Что у нас дальше?

Петух ответил:

– Тюрьма, мой друг, тюрьма.

Просипел, фальшивя:

– И в дальний путь на долгие года…

Штруделю это не понравилось:

– А не мог бы ты? Через нефролепис – птерис…

– Мог бы, да не дозволено. Естественный исторический процесс – наблюдать, не вмешиваясь.

Затюкало на аллее.

Вышел на них человек, ощупывая дорогу палкой.

Вместо головы – кастрюля по самые плечи. С двумя ручками.

– Эй! – позвали из куста. – Тут скамейка. Садись.

Обстукал палкой вокруг себя, уселся, сказал изнутри гулким кастрюльным эхом:

– Благодарствую.

Помолчал.

Они помолчали.

Штрудель спросил осторожно:

– Гражданин. Который под кастрюлей. Случаем не народ?

– Народ, – ответил. – В вынужденном заточении.

– Как же тебя угораздило?

– Жена у меня. В безумствах не насыщаемых. Не перемог – внушение. Еще не перемог – кастрюля с макаронами на голову.

– А где макароны?

– Съел, – ответил кратко.

Оглядели его. Переварили услышанное.

– Снять ее можно?

– Снять нельзя – уши мешают. Да и не нужно.

– Как же ты видишь?

– Чего тут видеть? Глаза бы мои не смотрели!

– Ах! – восхитился петух – Ах-ах!.. И требований к нему – никаких. Какие к кастрюле требования?

– Не скажи, – возразил. – От участия в манифестациях – не освобожден.

Штрудель прошептал:

– Это Железная маска… Не иначе!

– Алюминиевая, – поправил из кастрюли и постучал костяшками пальцев для убедительности. – Работы из-за нее лишился. На закрытом предприятии. Кто ж теперь пустит за проходную?

– А ежели, – предложили, – на пропуск? Фото с кастрюлей?

– Пробовал – не пускают. Нет, говорят, у твоей кастрюли отличительных признаков. Глаз щурят в подозрении: может, это не ты.

Добавил в печали:

– Я от жизни так устал, что смеяться перестал…

Петух его утешил:

– Ф. Д. Честерфилд утверждал: "Никто никогда не слышал, как я смеюсь".

– У него тоже была кастрюля на голове?

– История об этом умалчивает. Известно одно: человеку высокого звания не подобает вульгарное выражение чувств. Ибо смеяться может каждый.

– Не подобает, – согласился из кастрюли. – А хочется.

Набежал женский пикет с плакатами.

Впереди – кобылистая особа.

Выкрикивала – другие повторяли:

– Он меня не уважает...

– Он меня не понимает...

– Он меня не перемогает...

Ходили по кругу, распаленные, взъерошенные, возглашали по команде:

– У каждой есть право...

– На насыщение…

– Ублажение…

– Завершение...

– Вплоть до кастрюли на голову...

Побежали дальше.

Стало тихо.

Лишь всхрапнул винопивец на половике.

Чихнул народ в глубинах кастрюли.

Петух произнес, ни к кому не обращаясь:

– "Похищать чужое удовольствие, домогаясь своего, несправедливо на острове Утопия. Наоборот, отнять что-нибудь у себя самого, чтобы придать другим, есть исключительная обязанность человеколюбия…"

– Это ты к чему? – спросил Штрудель.

– Это я – просто так.

Из заточения донеслось нараспев:

Весна уходит.

Плачут птицы. Глаза у рыб

Полны слезами.

– А ты к чему? – спросили хором.

Ответил кастрюльным эхом:

– Мацуо Басе. Японский поэт. И я – просто так.

1

Тут они и подошли.

С разных сторон.

Сели на соседнюю скамейку.

С разных концов.

Седые. Благообразные. С непомерным к себе уважением.

Уткнулись в газеты, каждый в свою.

Непримиримо шелестели листами.

Первый не выдержал, скомкал газету, произнес, ни к кому не обращаясь:

– Нет, вы мне прямо скажите. Без уловок. Вы – за?

Второй ответил решительно, глядя перед собой:

– Я – за.

– За что?

– За то.

– А за это?

– Тоже.

– Но ведь то противоречит этому!

– Мне это не мешает.

Вышла к ним собачонка.

Шелудивая не в меру. Истомленная от несытости.

В надежде на человеческое сострадание.

Двое на скамейке обратили на нее внимание.

– Ах, ты, моя хорошая! Ах, ты, моя славная!..