Чарльз Сноу - Дело

— Не возражаю, ректор, — сказал Доуссон-Хилл. — Правда, я несколько удивлен, что Эллиот употребил эту странную гипотезу в настоящем контексте.

— Но вы согласны с тем, что я сейчас сказал? — спросил я. — Я не истолковал превратно ваших слов?

Как я и думал, Доуссон-Хилл согласился. Раз уж он взял на себя какое-то обязательство, врожденная порядочность никогда не позволила бы ему отказаться от него впоследствии.

Когда он пустил шпильку насчет странной гипотезы, я взглянул на Найтингэйла, который вел протокол заседания. Если не считать мимолетной саркастической усмешки, выражение лица его оставалось неизменным; густые волнистые волосы, блестящие и, для шестидесятилетнего человека, удивительно белокурые, казалось, излучали свет на темном конце стола. Как и подобает исполнительному секретарю, он не покладая рук вел записи.

Я продолжал: кто же совершил подлог? Говард? Или — все мы не задумываясь отвергли сначала это предположение, но затем некоторые из нас не сочли возможным продолжать и дальше упорствовать в этом — Пелэрет? Как я уже говорил, я не надеюсь доказать, что подлог был совершен Пелэретом. И вряд ли вообще кто-нибудь в состоянии доказать это. Самое большее, на что я мог рассчитывать, это убедить их, что такая возможность существует и что, поскольку она существует, им следует задуматься — вправе ли они губить чужую карьеру. Я ничего не смогу доказать, сказал я. Все, что я считаю разумным предложить вниманию суда, это задать несколько вопросов и уточнить две-три неясности.

— Это пока все, Эллиот?

— Считаю, что для начала этого достаточно, ректор, — ответил я.

Я говорил не больше десяти минут.

Кроуфорд спросил Доуссон-Хилла, имеет ли он сказать суду что-нибудь? Нет, ответил Доуссон-Хилл, он сохранит свои замечания, если таковые у него будут, до тех пор, пока суд не выслушает показаний членов совета, приглашенных Эллиотом.

У Кроуфорда был довольный, спокойный вид.

— Ну что ж, — сказал он, — при таких темпах нам понадобится совсем немного времени, чтобы покончить с этим делом. Затем он добавил: — Между прочим, Эллиот, есть один вопрос, по которому я хотел бы знать ваше мнение. Вы повторили предположение, которое и прежде высказывалось суду так же, как и мне частным образом, — так вот, если я правильно вас понял, вы повторили предположение, что Пелэрет сам подделал свои экспериментальные данные. И вы высказали это предположение — опять-таки, если я правильно вас понял — не просто как догадку или как ballon d’éssai [30] пробный шар (франц.). , но как нечто вполне, по-вашему, вероятное. Или я неправильно истолковал ваши слова?

— Нет, ректор, — ответил я, — боюсь, что вы истолковали их правильно.

— Тогда вот по этому поводу я и хочу знать ваше мнение, — сказал он. — Как ученый, скажу, что мне очень трудно представить себе такую возможность. И я считаю, что не должен скрывать этого от вас. Разрешите мне напомнить вам, что Пелэрет пользовался некоторой известностью среди старшего поколения членов нашего колледжа. Я допустил бы преувеличение, назвав его самым выдающимся среди ученых колледжа нашего времени…

У меня невольно мелькнула мысль, что это место Кроуфорд приберегает для себя, на что — никуда не денешься — право он имел безусловно.

— …но я разговаривал с людьми, более, чем я сам, компетентными в той области, в которой он работал, и думаю, что мы не очень ошибемся, если поместим его в первый десяток. Он в течение многих лет был членом Королевского общества. Он был награжден Рамфордовской медалью Королевского общества. Некоторые его исследования — я знаю это из достоверных источников — бесспорно являются классическими. Иными словами, они выдержали проверку временем. И вот теперь делается предположение, что в возрасте семидесяти двух лет он занялся вдруг тем, что начал фабриковать результаты своих опытов (Шотландский акцент Кроуфорда, сглаженный пятьюдесятью годами жизни в Кембридже, внезапно пробился наружу, и мы услышали растянутое, выразительное «фа-абриковать».) — Вы считаете возможным, или даже вероятным, что он представил подложные данные. Так вот мне хотелось бы знать ваше мнение, что могло заставить такого человека заняться подлогом, сводившим на нет всю его прежнюю научную деятельность.

— Я не знал его, — помедлив, сказал я.

— Я знал его, — вставил Уинслоу.

Он посмотрел на меня из-под нависших век. До этого, он сидел потупившись, шея у него была жилистая, как у старой птицы, но на руках, лежавших на столе, красноватых, с распухшими суставами, не было заметно ни старческих веснушек, ни вздутых вен.