Чарльз Сноу - Дело

Внезапно колокол смолк; в первый момент безмолвие ощущалось как пустота. Спустя несколько секунд башенные часы колледжа начали отбивать десять, и тотчас же издали, словно эхо, им начали вторить все остальные часы Кембриджа.

— Что ж, господа, — сказал Кроуфорд, — я думаю, приступим.

Держась очень прямо, мягко ступая, он подошел к своему креслу. Справа от него сел Уинслоу, слева Браун; Найтингэйл устроился с правого края, рядом с Уинслоу. Они заняли места со стороны окон. Кроуфорд указал на кресло напротив Брауна:

— Садитесь вон там, Эллиот!

Место Доуссон-Хилла было напротив Найтингэйла и Уинслоу. Седьмое кресло, стоявшее между креслом Доуссон-Хилла и моим, как раз напротив ректора, предназначалось, как объявил Кроуфорд, «для тех, кого вы пожелаете опросить в нашем присутствии».

Кроуфорд сидел массивный, идолоподобный и смотрел прямо перед собой не моргая, словно у него не было век.

— Я попрошу казначея, — сказал он, — исполняющего обязанности секретаря суда старейшин, зачитать нам последнее постановление.

Похожая на гроссбух книга была передана через Уинслоу Найтингэйлу, который принял ее с улыбкой — с довольной улыбкой человека, который испытывает чрезвычайное удовольствие от всего происходящего, с радостью принимает участие в ритуале. На Найтингэйле под мантией был новый темный костюм, крахмальная белая рубашка и галстук-бабочка, одет он был как на свадьбу. Он читал:

«Заседание суда старейшин состоялось двадцать второго апреля тысяча девятьсот пятьдесят четвертого года.

Присутствовали: ректор, мистер Уинслоу, Мистер Браун, доктор Найтингэйл.

Постановили: Невзирая на решение суда, указанное в постановлении от пятнадцатого апреля тысяча девятьсот пятьдесят четвертого года, суд старейшин готов продолжить расследование по делу об увольнении доктора Д. Дж. Говарда в присутствии юрисконсультов».

Постановление подписано всеми членами суда.

— Это все, ректор, — сказал Найтингэйл.

— Благодарю вас, казначей, — сказал Кроуфорд. — Считаю, что дальнейшие объяснения излишни. Считаю также, что вынести это постановление нас вынудили обстоятельства. Как ректор, я не могу прибавить что-либо к этому на данном этапе. Вместе с нами заседают наши юрисконсульты. Я уже объяснил им, — и думаю, они со мной согласны, — что задача Эллиота — представить нам доводы для отмены объявленного членам совета колледжа решения. Эллиот, мы вас слушаем.

Я ожидал более длинного вступления и начал вяло. Я взглянул на Брауна. Он улыбнулся мне, но взгляд за очками был острым и настороженным. Этого так просто не проймешь. Он сидел, откинувшись на спинку кресла, воротничок подпирал толстые щеки, делая его похожим на колледжских инспекторов с портретов восемнадцатого столетия; под складками жира намечалась твердая линия подбородка.

Я начал осторожно, примирительно. Я сказал, что в этом деле нельзя рассчитывать что-то кому-то доказать; чем больше вы вдумываетесь в него, тем непонятнее оно кажется. Неоспоримо в нем только одно — был совершен научный подлог, подлог, если можно так выразиться, преднамеренный. Этого никто не станет оспаривать. Я упомянул, что вчера вечером мы с Доуссон-Хиллом сошлись на том, что этот вопрос нужно рассматривать, как «общее исходное положение».

— Я подтверждаю это, ректор, — небрежно пробормотал Доуссон-Хилл с другого конца стола.

— Конечно, — сказал я, — подлог такого рода — событие в достаточной степени невероятное; оказавшись перед лицом этого невероятного события, не только судьи, но и все ответственные члены колледжа почувствовали, что они поставлены в тупик. То же чувство было и у меня; в какой-то мере я так до сих пор и не отделался от него. Единственное существенное расхождение между судом и некоторыми членами совета заключается в том, что, стараясь объяснить необъяснимое, они избрали различный подход. Версия самого Говарда, когда я услышал ее впервые, показалась мне совершенно нелепой, но против воли я, как и другие, постепенно, шаг за шагом, пришел к мысли, что в ней есть известный здравый смысл, что, во всяком случае, здравого смысла в ней больше, чем во втором предположении.

Я наблюдал за Брауном, который не сводил с меня глаз. Мне показалось, что враждебнее глаза его не стали. Пора, подумал я. Поэтому без всякого перехода я объявил второй вопрос, который мы решили рассматривать как «общее исходное положение». Если бы фотография, исчезнувшая из тетради Пелэрета, № 5, — я указал на стопку, лежащую перед ректором, — находилась на месте и если бы эта фотография оказалась поддельной, тогда, ничего не поделаешь, пришлось бы признать, что она, вне всякого сомнения, была подделана Пелэретом.