Однако обед в профессорской в этот вечер отнюдь не отличался ни скукой, ни спокойствием. Кроме Доуссон-Хилла и меня, обедало там еще восемь членов совета. Эти восемь делились совершенно симметрично — четыре за Говарда и четыре против. Наше с Доуссон-Хиллом появление послужило, казалось, толчком к столкновениям. В ответ на свой безобидный вопрос — сколько еще вечеров придется обедать в профессорской, прежде чем можно будет вернуться назад в «большую столовую», Том Орбэлл нарвался на выговор от Уинслоу. Г.-С. Кларк вежливо, но презрительно спрашивал Скэффингтона: «Неужели вы так-таки и поверили? Но конечно, если да, то я полагаю, вы вправе это утверждать».
Это было сказано не по поводу говардовского дела, а насчет какого-то вопроса, касавшегося церковных властей.
Кто-то уронил какое-то замечание по поводу нашего визита. Уинслоу, председательствовавший за столом, сказал:
— Да, должен сказать, что случай этот из ряда вон выходящий. Но, полагаю, будет лучше, если мы не станем обсуждать его, пока дело это, выражаясь неповторимым языком наших гостей-юристов, находится еще только sub judice [26] перед судом (лат.).
.
— Ну, мне это безразлично, — беспечно заявил Доуссон-Хилл. — Уверен, что и Люису тоже.
— Нет, я предлагаю воздержаться от разговоров на эту тему до поры до времени, — возразил Уинслоу, — и, поскольку, как мне известно из достоверных источников, кое-кто из присутствующих в данный момент друг с другом вообще не разговаривает, это не должно быть так трудно, как может показаться на первый взгляд.
Воздух был насыщен электричеством. Доуссон-Хилл хотел было развеселить общество, но напряжение, вместо того чтобы идти на убыль, росло. В конце обеда я сказал Уинслоу, что ему придется извинить нас обоих, так как мы хотим еще обсудить правила процедуры. Уинслоу был, по-видимому, рад нашему уходу. Когда мы покидали профессорскую, я заметил, что Уинслоу набивает трубку, а Скэффингтон разворачивает газету. Ни у кого не было желания сидеть вокруг стола, разговаривать и пить вино.
Глава XXVI. Некоторые уточнения
Когда мы шли через двор ко мне, я заметил, что небо несколько прояснилось. Легкий ветерок нес с собой аромат акации, едва ощутимый, потому что деревья уже почти отцвели, и вечер был прохладен и сух. Лишь только мы вошли в мою гостиную, Доуссон-Хилл сказал:
— Должен сказать, что вам они предоставили номер de lux [27] роскошный (франц.).
, достойный примадонны.
Это была правда. Я получил лучшую из свободных колледжских комнат для приезжающих. Доуссон-Хилл, по его словам, должен был довольствоваться гораздо худшей. Он заметил это с оттенком удивления, но беззлобно. Пожалуй, ему даже доставляло тайное удовольствие наблюдать непостоянство судьбы и суетность мирскую.
Когда мы впервые познакомились, он был молодым человеком с большим будущим, самым блестящим среди плеяды молодых адвокатов. Я же тогда был молодым провинциалом, про которого говорили: «умен, но не на месте». Со мной он всегда был очень вежлив, потому что таким был от природы; он старался быть занимательным, потому что предпочитал веселых людей скучным, но он не думал, что жизнь будет часто сталкивать нас впоследствии. Таким образом, наше знакомство продолжалось немало лет. Затем я оставил адвокатскую деятельность, он же с успехом продолжал ее. Он считал, что далеко пошел в жизни. И был немного поражен, когда выяснилось, что каким-то приятно загадочным путем я добился большей, чем он, известности. Он был поражен, но ничуть не огорчен этим. Так уж устроен мир. Люди с царем в голове выскакивали на поверхность, когда вы меньше всего ждали этого. Лишнее доказательство тому, как легко ошибиться в своих суждениях. Он не был завистлив и был далеко не таким снобом, каким казался. Он был готов признать, что я заслуживаю перемен, происшедших в моей жизни. Я ему от этого даже больше нравился.
Но хотя он теперь был больше расположен ко мне, покладистее он не стал. По доброй воле я не избрал бы его себе в оппоненты. Отчасти потому, что он все время занимался практикой, тогда как я уже давно отошел от настоящей адвокатской работы. Но главным образом потому, что, несмотря на свою манеру держаться «душой общества», на деле это был человек твердый и крайне несговорчивый.
Усевшись возле окна, за которым лежал сад, окутанный туманно-серыми сумерками, мы болтали о том о сем, перед тем как приступить к делу, и я сознавал, что у меня перед ним есть всего лишь одно преимущество. Я не только лучше знал все обстоятельства возникновения этого дела — с юристом его масштаба существенного значения это иметь не могло. Я к тому же лучше знал и людей. Это могло оказаться палкой о двух концах, это могло принести не только пользу. Однако это был мой единственный козырь.
Читать дальше