Виктор Пшеничный - Архангельские рассказы

Со временем это давящее ощущение катастрофы сгладилось, отошло и затаилось в глубине тёмного космоса и окружающего мира. Но я каждую секунду знал и знаю, что этот страх и ужас где-то недалеко, в параллельном пространстве, и в любую секунду может проявиться в моей жизни. Впрочем, это ощущение скрытой космической вселенской угрозы и опасности невольно придавало мне жизненную стойкость и сопротивляемость перед всеми прочими угрозами и несчастьями, ибо любая беда на фоне уже пережитых ужасов выглядела мелкой неприятностью. Окружающие взрослые, учителя принимали эту видимую стойкость за глупое упрямство, за скрытое издевательство над их воспитательными приёмами. «Извинись, проси прощения, признай свою вину, объясни, что происходит», — давили взрослые на провинившихся детей. Мои приятели и одноклассники чаще всего огорчались, волновались, плакали, просили прощения. Ведь совсем несложно сказать: «Я больше не буду», — и получить индульгенцию [2] Индульгенция — у католиков отпущение грехов. .

Я в этих ситуациях впадал в столбняк, спокойно таращился на судей, и онемевшие губы, независимо от меня, не могли произнести спасительное «не буду». Моё видимое спокойствие в подобных ситуациях выводило взрослых из себя, и наказание, даже за мелкие нарушения и провинности, увеличивалось в разы.

В шестилетнем возрасте, когда под присмотром старшего брата и в компании с его товарищами я окунулся в беспечные игры на природе, походы в лес, на рыбалку, в свободную мальчишескую дворовую жизнь, в которую родители и взрослые практически не вмешивались, серые, мрачные впечатления раннего детства постепенно сгладились, забылись. Дворовые законы и правила учили справедливости и дружбе, запрещали нечестность, доносительство, жадность, не поощрялись хвастовство и самореклама.

Население после войны жило тяжело и голодно. Мальчишки одевались в перешитую, перелицованную одежду взрослых и старших братьев. Мама обшивала нас как могла. Самошитые клетчатые рубашки, шаровары, курточки изнашивались до дыр, до полной утилизации. В мае, когда наступали первые тёплые дни и земля немного прогревалась, мы нетерпеливо сбрасывали обувь и бегали босиком, хотя это было чревато нагоняем от родителей, а иногда и потерей сандалий. После пятого класса осень, зиму и весну я ходил в перешитой, серого сукна, шинели и очень этим гордился.

В семилетнем возрасте пошёл в первый класс средней школы. К этому времени я уже усвоил дворовые законы, игры, умел удить рыбу, собирать дикий щавель, лесные ягоды, грибы, запомнил укромные уголки в долине реки Лососинки. Это позволило мне стать лидером среди сверстников. Учёба в школе давалась легко. Сейчас, по прошествии времени, глядя, как учатся внуки, как построена учебная система натаскивания, тестирования детей в школе, вижу, что нам повезло, что нас учили добрые, талантливые, трудолюбивые учителя по простым и логичным принципам — от простого к сложному.

Читать стал с пяти лет, и в дальнейшем книги были в моей жизни всегда источником счастливой сопричастности к большому обществу людей, источником познания гармонии окружающего мира.

Чем больше прожитых лет отсчитывают неумолимые часы, тем чаще и ярче я вижу своих близких и родных людей, с нежностью смотрю на их фотографии и невольно задумываюсь, почему не Расспросил, не узнал, как они жили, работали, любили, растили Детей, что окружало их в той жизни, о чём они думали и мечтали. Это обстоятельство также подвигло меня к попыткам письменно Поделиться воспоминаниями, ощущениями и фантазиями и попытаться найти читателя хотя бы в потомстве.

То ли внутриутробная встряска из-за ужасной военной катастрофы невольно подключила мой организм, рождённый в мае 1942 года, к космической информационной системе, то ли вселенский разум и Божья помощь, благодаря небесной лотерее, взяли меня на иждивение, но уже в возрасте шести лет я почувствовал, что могу предвидеть некоторые события в окружающем меня мире.

Сначала это проявлялось в детских играх. Самой любимой и азартной была казаки-разбойники. Накал борьбы, азарт, горечь поражений и радость побед достигали такого градуса, что, пожалуй, в дальнейшей взрослой жизни мне не приходилось сталкиваться с таким вихрем страстей, остротой переживаний. Когда отряд «противника» сидел в засаде или заходил в тыл, я мог безошибочно определить направление безопасного отхода или выигрышного манёвра. Постепенно ребята из нашего дома и окружающих дворов невольно вычислили превосходство тех отрядов, в которые входил я, и нередко моя возможность входить в тот или иной отряд разыгрывалась по жребию при помощи монетки.