Виктор Пшеничный - Архангельские рассказы

Любопытство и азарт толкают и толкают вперёд: а вдруг там, за поворотом, в непуганом омуте, в заповедном плёсе поджидает стая голодных рыбин — долгожданный улов.

Меняю насадки, способы лова, но результата нет, сытая рыба не хочет брать наживку. Отмахав несколько километров по реке, сажусь перекусить и отдохнуть. Неяркое осеннее солнце, плеск и журчание воды не могут сгладить неудовлетворённость и тревогу, постепенно подкрадывающихся и обволакивающих разум и душу. Настроение стремительно портится, и я поворачиваю назад, к лодке. За очередным поворотом вдруг вижу на ровной поверхности песчаного пляжа, рядом с моими следами от сапог, чётко обрисованные свежайшие следы громадных медвежьих лап. Медведь шёл за мной и сейчас где-то здесь, на берегу, в этих кустах. Неприятная дрожь пробежала по спине. Складываю удочку и быстро двигаюсь в сторону озера, насторожённо вглядываясь в прибрежные кусты.

Только сев в лодку и отчалив от берега, я успокаиваюсь: «Рыбы не половил, но такую красоту вдоль реки увидел, бог с ней, с рыбой, с мишкой мирно разошёлся, погода прекрасная», — успокаивал я себя, подгребая к острову.

На становище многолюдно, почти все уже вернулись к избе — завтра утром за нами прилетит самолёт.

В начинающихся сумерках, сидя за столом, любуемся ярким предночным небом, допиваем запасы вина, ужинаем, делимся впечатлениями. Слышу тревожные разговоры, что ещё не вернулся из леса вчерашний рассказчик с монгольскими глазами. Его спутники стреляют вверх из двустволки, давая звуковые сигналы заблудившемуся технику-монголу. Ужин вяло затихает, шутить и балагурить никому не хочется.

Утром прилетает новая смена отдыхающих, почти все авиаторы и работники аэродрома. Я рассказал им о следах медведя вдоль речки, и наша смена улетела в город.

Через неделю я узнал, что сильно изуродованное тело техника было найдено в километре от речки, в карстовой пещере возле логова медведя. Все специалисты и охотники, обсуждавшие этот дикий случай, до сих пор не могут понять, почему в сытом сентябрьском лесу медведь напал на человека и убил его. Событие редкое, а для этих мест — небывалое.

Это финское название невольно погружает меня в пионерское детство, в атмосферу светлого летнего праздника каникул с белыми ночами, со сладким, свежим запахом пресной озёрной воды, со вкусом и ароматом крупной лесной земляники; с азартным трепыханием поплавка самодельной удочки, с болезненными щипками упрямых раков, не желающих становиться красными от крутого кухонного кипятка; с таинственными, холодными лабиринтами военных казематов линии Маннергейма; с вёдрами, наполненными крепкими, упругими, прохладными подосиновиками, которые мы с гордостью сдавали на кухню лагеря; с бесконечными волейбольными и футбольными баталиями, с обманчивым ощущением бесконечности этого праздника детства, природы и нашей мальчишеской дружбы.

В этом пионерском лагере я отдыхал два года подряд, но с течением времени все события и эпизоды слились в единый разноцветный букет счастливых воспоминаний и сюжетов. Некоторые факты и происшествия сейчас не укладываются в логику взрослого человека. Я не могу, например, объяснить нашу вольную жизнь в рамках строгого расписания детских лагерей того времени. Так, моя память не сохранила обязательных процедур построений, регламентов, запретов. Мне до сих пор непонятно, почему мы пользовались такой свободой и возможностью самостоятельно бродить по лесу, забираться на сопки, купаться сколько влезет в озёрах, рыбачить, ловить раков, проводить время по своему усмотрению. Возможно, воспитатели и вожатые были так педагогически мудры и понимали настоящие ценности детства (что маловероятно), возможно, мы были так изощрённо хитры, что сумели построить себе параллельный мир счастья и свободы в обход существующей схемы порядка и скуки.

Вот я сижу на подножке мчащегося поезда, который везёт нас в лагерь около городка Лахденпохья на Карельском перешейке, вцепившись в ручку тамбура вагона, кусочки сажи из топки паровоза секут лицо, на крутых поворотах виден наш паровоз с чёрными зачёсами густого дыма над тендером; мимо нас мелькают карельские перелески, сопки, сверкающие озёра, цветущие разнотравьем луга, грустные домики стрелочников, которые тянут руку с флажком навстречу нашему полёту, сердце заходится от счастья, а сверхъестественный голос подсказывает в такт грохоту колёс: «Смотри, смотри, смотри, этого больше не повторится, этого больше не будет». От жёсткого встречного ветра и от осознания неповторимости мелькающих кадров горло сжимается, слёзы искристо замутняют картинку.