Габриэль Руа - Счастье по случаю

Детей удивлял такой мирный, такой спокойный, чуть ли не торжественный тон их матери. Тревога в их сердцах уже уступала место веселью. Вернулся домой Филипп, но Роза-Анна не нахмурила, по обыкновению, брови и не спросила его, где это он пропадал весь вечер. Она спокойно послала его принести остальные коробки из подвала. И ни в чем не стала его упрекать. Казалось, ничто не могло повлиять на ее удивительную кротость.

Сперва дети исполняли приказания матери молча, стараясь не шуметь, потом, осмелев при виде ее безмятежного спокойствия, начали бурно выказывать свою радость. Этот полуночный переезд привел их в восторг. Они говорили все громче, а иногда принимались кричать и ссориться из-за того, что всем сразу хотелось взяться за одно и то же дело. Но Роза-Анна все-таки не сердилась. Казалось, она потеряла способность сердиться. Лишь иногда она утомленно просила детей вести себя потише.

— Не надо так шуметь, — говорила она. — Ведь мы теперь уже не у себя.

И обещала им с чуть заметной усталой улыбкой:

— Постарайтесь сдерживаться. Теперь уже недолго. Скоро мы будем у себя.

У себя!

Как знакомо было детям это слово, одно из первых, которые они услышали в жизни! Они, сами того не сознавая, произносили его ежедневно, почти ежечасно. И сколько разных мест уже обозначало это слово! Им они называли когда-то сырой подвал на улице Сен-Жак. С этим словом было связано и воспоминание о трех душных клетушках под самой крышей грязного дома на улице Сент-Антуан. Это было почти всеобъемлющее слово, не всегда даже понятное, потому что оно говорило не об одном определенном жилище, а о добрых двух десятках, разбросанных по всему предместью. В нем можно было уловить сожаление, чувство утраты и какую-то примесь неопределенности. Оно было связано с ежегодным переездом. В нем чувствовался оттенок сезонности. Оно отдавалось в сердцах, словно отзвук бегства, непредвиденного отъезда; и звучание его как бы будило в памяти резкие крики перелетных птиц.

Роза-Анна видела обращенные к ней сияющие лица детей; на нее смотрели счастливые, полные сдержанного волнения глаза, и порой все дети сразу умолкали.

Но Роза-Анна, позволив детям немного помечтать, сочла нужным удержать их от излишнего самообольщения.

— Не воображайте только, что мы сейчас въедем в какую-нибудь квартиру миллионера, — ласково сказала она. — Нам таки придется ее самим почистить. Помните, как было грязно здесь, когда мы только что сюда перебрались? Чтобы кто-то сделал там для нас уборку, на это рассчитывать не приходится. — Внезапно вернувшись к повседневным заботам, она быстро спросила: — А кто-нибудь из вас взял половую щетку? Это же важнее всего. Ее нужно иметь под рукой; она нам сразу понадобится. Будет щетка и ведро воды, так нам и грязь не страшна. Я всегда говорю: самое главное — это половая щетка.

Как правило, с младшими детьми она бывала немногословна. В общении с ними она ограничивалась молчаливой нежностью и ласковыми выговорами, но редко разговаривала с ними. Однако сейчас, глубоко расстроенная внезапным уходом Флорентины, она горько упрекала себя и пыталась искупить свою вину перед старшей дочерью, стараясь сблизиться с младшими детьми. К тому же в этот вечер она так остро ощущала свое одиночество, что искала бы сближения с любым живым существом.

Сегодня она была словоохотлива и говорила с ними, как с равными; она не снисходила до их уровня, но ласково и серьезно старалась говорить с ними, как со взрослыми. Это произвело на детей глубокое впечатление. Никогда еще мать не разговаривала с ними так, как сегодня. Глядя им в глаза, она говорила им вещи удивительные и в то же время серьезные; и тут же как бы между прочим позволяла себе пошутить или вздыхала, словно подчеркивая то доверие, с которым вдруг стала к ним относиться.

— Ничего не скажешь, у нас хватает невзгод, — говорила она. — Совсем не весело переезжать вот так, среди ночи. Да и мало ли чего еще!.. Но как подумаешь — мы ведь живем не хуже, чем другие. А в странах, где теперь идет война, найдутся и понесчастнее нас; там уж людям совсем тяжело приходится…

Роза-Анна умолкла, спрашивая себя, сказать ли Азарьюсу об уходе Флорентины сегодня или подождать до завтра. И тут же решила, что правильно поступила, умолчав об этом, — пусть эта сцена, казавшаяся ей сейчас дурным сном, останется тайной между ней и дочерью.

Многие коробки были уже полны. Они всей семьей укладывали следующую, стоя вокруг нее на коленях посреди кухни. И Розу-Анну внезапно охватило безудержное желание привлечь детей к себе, соединить их всех в одном объятии и ободрить их.