Мортен Рамсланд - Собачья голова

Но вовсе не так уж и плоха была дедушкина мастерская. Лайла считала, что Нильс говорит о ней уничижительно лишь потому, что у него развилась мания величия, ведь он постепенно приобрел репутацию эксперта по предприятиям, которым угрожает закрытие, — в этом деле он так преуспел, что вместе с адвокатом по имени Йеспер Слотсхольм открыл собственный офис в соседнем здании. Маленький толстенький человечек — «Сливная Пробка», как назвала его однажды Стинне, после чего его никто иначе и не называл — питавший слабость к колоритным женщинам, по словам мамы, и все более и более заметную слабость к моей сестре, которой он часто привозил небольшие подарки: яркие картинки, ленточки, бумажных кукол, а позднее духи и маленькие коробочки с мылом. У него самого были только сыновья, и, как говорила мама, он сам был всего лишь большим мальчишкой, потому что раз в три месяца менял машину и так часто потешался над старым «вольво» отца, что тот в конце концов купил себе черный «мерседес».

«Хвастун», — бормотал Аскиль, когда впервые увидел «мерседес», вспомнив, как ну-такой-замечательный-муж сестры Лине когда-то в незапамятные времена приехал на новой машине в их старый бергенский дом, чтобы покатать по кварталу восхищенных мальчишек.

Поскольку, когда мы приходили из школы, папы с мамой дома не было, нами занимались бабушка и дедушка, но это как-то не очень хорошо получалось — ведь Аскиль решил бороться с моей боязнью темноты при помощи заточения меня в шкаф. Поэтому лишь когда Стинне заявила, что она уже достаточно взрослая, чтобы позаботиться о нас обоих, мы получили дом на Биркебладсвай в свое распоряжение. Каждому из нас был выдан ключ, что сразу же породило новое прозвище «Заброшенный ребенок», как меня после этого и называл Аскиль, ругая на чем свет стоит моих безответственных родителей, которые настолько заняты собой, что у них не хватает времени на воспитание детей. «Уж кто бы говорил», — ворчал отец, с полным правом отказываясь вести с дедушкой дискуссии на эту тему.

По мере того как мама становилась умнее, а отец богаче, мы все чаще стали просыпаться по ночам от их споров. Это не было похоже на скандалы, что обычно разыгрывались между бабушкой и дедушкой. Никто особенно громко не кричал, и когда мы прокрадывались в прихожую, чтобы подслушать, то часто становились свидетелями печальной сцены: мама сидела на диване — случалось, в слезах — а отец стоял к ней спиной, уставившись в темноту за окном и роняя на пол сигаретный пепел. «Все дело в Сливной Пробке, — сказала однажды Стинне, — он всегда на первом месте».

Так оно и было. Мама повторяла, что вообще-то отец женился на ней, а не на Сливной Пробке с его крутыми машинами. Иногда кажется, что отец позабыл, кому он надел на палец тоненькое золотое колечко, повторяла она, начиная постепенно пренебрежительно говорить о тех деньгах, которые он зарабатывает.

— Мы все равно их не тратим, — шептала она, на что отец отвечал:

— Ну, вообще-то, мы платим ими за твое образование.

Сигаретный пепел бесшумно сыпался на пол, и у него было такое же отстраненное выражение лица, как и в тот день, когда мы со Стинне притащили коробку, набитую розовыми письмами, которую нашли в глубине старого шкафа в чулане на Тунёвай.

— Бабушка, — закричала Стинне, — что это такое?

Это было во время традиционного воскресного кофе, и Аскиль хвастался новыми достижениями попугая Кая.

— Ларсен — деревенщина, — скрипел Кай. Ларсен был дедушкиным прежним начальником — это он несколько лет назад уволил его с верфи в Оденсе, и с тех пор отношение Аскиля к нему изменилось.

— Ларсен! — продолжал Кай, когда мы вошли в комнату с коробкой. — Вот осел!

Но попытка порыться в семейном архиве окончилась неудачей. Увидев старую картонную коробку с розовыми письмами, бабушка побледнела. Взгляд отца стал отстраненным, зрачки потемнели, но он ничего не сказал, на самом деле он в тот день больше не сказал бабушке ни слова, как и в последующие две недели, в течение которых взгляд его становился все более и более чужим, но потом однажды утром внезапно все стало как прежде.

— Стинне, — сказала бабушка с незнакомой нам строгостью в голосе, — будь добра, убери эту коробку на место.

Тогда мы еще ничего не знали о Марианне Квист. Мы, конечно, слышали о том, что отец с завязанными глазами катался на велосипеде по Ольборгу, но о том, что именно заставило его решиться на такой рискованный трюк, мы ничего не знали.