Жорж Коншон - В конечном счете

Он ничего не мог с собой поделать — думал о другом. О Кавайя на скамье подсудимых. О некрасивом, почти уродливом Кавайя, не вызывавшем никакой симпатии, никогда не вызывавшем симпатии ни у кого, кроме Женера, который, однако, вознаграждал его за все своей привязанностью — глубокой и безраздельной. Марк, казалось, видел его перед собой в застегнутом на все пуговицы, строгом, безукоризненного покроя пиджаке от портного Женера; он сидел позади своего адвоката, блестящего адвоката, нанятого Женером, и ждал свидетельских показаний Женера.

— Подождите, — говорил Кавайя, — не торопитесь. В сущности, все совершенно ясно. Я понимаю, что вы еще не можете разобраться в этом деле, но я спокоен: господин Женер вам все объяснит, и вы посмотрите на меня другими глазами.

— Очень жаль, но я должен вас разочаровать, — раздается сухой голос председателя, возвращая его к действительности, — господин Женер не приедет. Он нездоров. Я получил от него письмо.

Лицо Кавайя.

— Какое письмо? Какое письмо?

Или, быть может, он еще верит, что это правда, что Женер действительно болен, что ему просто не повезло, что он жертва рокового стечения обстоятельств? Сколько лет было Кавайя? Страшно подумать, какое множество первых учеников скромного происхождения из года в год съедают женеры!

— Но не он, — сказала Кристина.

Не дядя. Всякий другой на его месте, честно отбыв наказание и не видя от Дроппера ни утешений, ни награды, решил бы, что пострадал напрасно. Всякий другой, но не дядя. Он знал, что Дроппер о нем не забыл. Не было дня, когда бы он не ждал его.

— Именно знал. Иначе я не могу это объяснить. Потому что Дроппер пришел. Правда, положение его было не блестящее. Он уезжал в Мексику. Сказал, что поправит там свои дела и что надо подождать. Мне было шестнадцать лет. И вот дядя опять принялся ждать. Он не хотел, чтобы я поступила на службу до возвращения Дроппера.

— Пойдемте танцевать, — сказал Марк. — Остальное нетрудно себе представить. Пойдемте танцевать.

И вот, когда они танцевали во второй раз, он и коснулся губами ее волос — так осторожно, что она, наверное, даже не заметила.

Когда они вернулись за свой столик, она сама взяла его за руку.

— Я не верила. Да и дядя под конец почти перестал верить. Он нашел мне место — двадцать три тысячи франков в месяц. А потом Дроппер все-таки вернулся. Восемь месяцев назад. Для дяди он уже ничего не мог сделать — старик совсем одряхлел. Но меня он взял к себе. Назначил мне жалованье, в семьдесят пять тысяч франков в месяц. Много вы знаете секретарш, которые получают семьдесят пять тысяч франков в месяц?

— Нет, — сказал он. — Не много. Я тоже зарабатывал немалые деньги у Женера. И хотел бороться за это. А вы?

— Я тоже.

— Понимаю, — сказал Марк. — А теперь, пожалуй, поедем.

— Но я сделала это не потому, — сказала она, когда они уже сидели в машине.

На улицах было еще очень людно. Это была странная ночь. Казалось, никто не собирался ложиться спать.

— Не из-за семидесяти пяти тысяч франков.

— Я знаю. Простите.

— Я сделала это из-за того, что было между ним и дядей. А значит, между мною и им. В память о том времени, когда я еще не знала его, а дядя его ждал. Нас что-то связывало…

— Да. Своего рода солидарность… Хотя вы ему ничего не обещали.

— Я с самого начала знала, что не смогу не сделать этого. Мне не сказали, чего от меня ждут. Он даже не счел нужным меня предупредить. Когда я поняла, в чем дело, мне показалось, что я смогу сказать правду. Но нет. Я заколебалась, вы ведь видели, я заколебалась.

— Да. На одну минуту. Мне тоже показалось, что это продолжалось долго, но вы помедлили всего лишь минуту.

— Что вы теперь будете делать?

— Не знаю. Я хотел бы, чтобы кто-нибудь сказал мне, что делать.

— Я могла бы пойти и сказать им правду.

— Блестящая мысль, но я не думаю…

Он остановил машину.

— Проснитесь же, черт возьми! — сказал он. — Вам все это не снится! Меня зовут Марк Этьен, и меня сегодня уволили из банка. По вашей милости. Отчасти по вашей милости. Вы представляете себе, как вы будете им объяснять, что вы солгали?

— Да, да. Когда вы со мной, я чувствую, что могу это сделать.

— Что вы хотите им сказать? Посмотрите на меня! Вы сами-то понимаете, что вы хотите сказать?

— Я не знаю. Мне хотелось бы забыть всю эту историю.

— Есть прекрасное средство забыть эту историю.

Он взял ее за плечо, словно собирался прочесть ей нотацию, и она оказалась почти в его объятиях. Ему не в чем было себя упрекнуть: он ничего от нее не требовал и не старался очаровать ее.