Жорж Коншон - В конечном счете

— Что вы будете делать? — спросила она.

— Не имею ни малейшего представления, — сказал Марк.

— Я думала, господин Женер вам поможет.

— Разве что утопиться! Вы подумали о будущем, которое ждет такого человека, как я, после того, что произошло?

— Да.

— Если вас не затруднит, скажите, пожалуйста, к каким выводам вы пришли?

— Мне очень жаль, что…

— Понятно. По-моему, это вы уже говорили.

— Что мы будем делать?

Она вздохнула. Это «мы» вызвало у Марка улыбку. В ее отношении к нему его поражала ее пассивность — пассивность, граничившая с покорностью. Он понимал, что она хочет быть приятной ему, но тут было нечто большее: казалось, он гипнотизировал ее. Она думала, что он страдает из-за нее, и теперь встала в тупик: у него был такой спокойный, невозмутимый, совсем не страдальческий вид. «Именно в этом все дело, — сказал себе Марк. — Ее ошеломляют даже не мое спокойное и трезвое отношение к происшедшему, а то, что я так спокойно и трезво говорю обо всем этом ей». Каждый ее взгляд был вопросом, на который он совершенно сознательно отказывался отвечать. Он знал, на чем зиждется его власть над ней, и знал, что может как угодно долго сохранять эту власть. Он знал, что она не в состоянии отказать ему в чем бы то ни было, но еще лучше знал, что ничего не потребует от нее.

— Это зависит от вас, — сказал он и подумал: «Нет, не так. Пока это будет зависеть от нее, она не перестанет отвечать „нет“. Надо, чтобы это зависело от нас. Она сказала „мы“. Она хочет, чтобы я ей помог, чтобы я не спрашивал у нее, как она поступит, а сказал бы ей: мы поступим так-то и так-то».

— Нет, — сказала она. — Нет. Я не могу.

И снова Марк сказал, что он это знает. Вот эта-то фраза и приводила ее в замешательство. Она всякий раз натыкалась на эту фразу, на это пренебрежительное «я знаю», на этот отказ считаться с ее слабостью. У нее был такой потерянный вид, что он почувствовал желание взять ее за руку, глупое желание взять ее за руку или просто коснуться ее. Она была красива и очень молода. До сих пор он видел ее только в банке. Здесь она выглядела иначе. Она казалась ему совсем другой. Он еще раз подумал, что ему тридцать шесть лет; теперь это означало, что он достиг того возраста, когда становятся чувствительнее к прелести действительно молодого лица. У нее эта прелесть сочеталась с тем необъяснимым обаянием, которое свойственно только что плакавшей женщине.

— Выйдем, — сказал он, улыбнувшись, и подумал про себя, что эта улыбка, должно быть, ни на что не похожа. — Одевайтесь. Поедем куда-нибудь, где мы сможем поговорить за стаканом вина.

— Мы прекрасно можем поговорить и здесь, — сказала она. — Я вполне могу сказать вам, что мне мешает сделать то, что вы требуете.

— Нет, нет! Ступайте одеваться. Поторопитесь, детка.

Она открыла рот, казалось готовая отказаться, но через мгновение сдалась и, взяв из шкафа платье, скрылась в ванной комнате.

— Кстати, я ничего от вас не требовал, — сказал Марк.

— Я знаю! — крикнула она из ванной. — Но чего я не понимаю, так это…

Он так и не узнал, чего она не понимала. Когда она вышла из ванной комнаты, он подал ей сумочку. Она порылась в ней и достала помаду. Он заметил, как она дрожала. Она сказала, что ей очень неприятно, — она всегда так спокойна. Он тихонько повел ее к двери. «Можно мне все-таки надеть пальто?» — спросила она. Он сам достал в платяном шкафу неизбежное скунсовое манто и, прежде чем выйти, погасил бра, неизбежное бра на консоли под мрамор.

Марк и сам не знал, почему он привез ее сюда. На улице Бербье де Мец, когда он уговорил ее поехать куда-нибудь, где можно поговорить за стаканом вина, ему было ясно, что они поедут на Монпарнас, но он имел в виду «Купол». Только потом, представив себе террасу «Купола», калориферы, снующих взад и вперед людей, он выбрал это кафе на улице Вавен, где он был всего один раз, три года назад, вместе с Морнанами. Она, должно быть, даже не заметила его колебаний и покорно вошла за ним в кафе с таким видом, будто выполняла какой-то нелепый обряд. Она не верила, что он отказался от мысли ее убедить. Напротив, соглашаясь на этот обряд (Марк и сам не мог бы сказать, зачем он нужен), она старалась понять, каким образом он собирается воздействовать на нее. Однако она не была настороже. Быть может, она и не желала, чтобы он отказался от своего намерения. Быть может, ей нужна была его помощь, чтобы преодолеть слабость, которую она выражала словами «Я не могу» и которой он не хотел признавать. Быть может, она в душе взывала к нему. Что он об этом знал? Что он знал о ней, кроме того, что она позвонила ему по телефону, не удержалась, чтобы не позвонить? Отсюда все и шло. Сначала этот звонок, потом Кавайя — одно цеплялось за другое. По сравнению с Кавайя все остальное выглядело пустяком, совершенным пустяком.