Жорж Коншон - В конечном счете

— Непременно. Это предусмотрено уставом банка.

— Только в случае твоего отсутствия. А ведь ты будешь присутствовать.

— Полетта, — сказал Марк, — принесите, пожалуйста, господину Ле Руа папку для протокола.

— Сейчас, господин Этьен.

— Надеюсь, — снова обратился он к Ле Руа, — ты ничего не имеешь против?

— Нет, но я боюсь сделать какой-нибудь ляпсус.

— Не бойся. Все будет в порядке.

— Ты мне поможешь?

— Постараюсь.

— Хорошо.

— Спасибо, — сказал Марк. — По правде говоря, я боялся, что ты не захочешь присутствовать при этом сведении счетов, чтобы не уменьшить свои шансы.

— Какие шансы? Что ты мелешь?

— Предстоит отчаянная грызня. Тот, кто все это услышит, будет слишком много знать. Я должен предупредить тебя, что это может тебе повредить.

— Плевать мне на это! Если ты думаешь, что я пытаюсь занять твое место, ты ошибаешься!

— Нет, этого я не думаю. Но если они вышвырнут меня вон — а на девяносто девять процентов это предрешено, — то было бы естественно назначить тебя на мое место.

— Я на это надеюсь, — сказал Ле Руа.

Он сморщил свой короткий нос, отчего его очки комично поднялись к бровям. Потом покраснел. Он всегда краснел с опозданием на несколько секунд, но зато до ушей.

— А что ж! У меня трое ребят. Чудак ты! Я бы ни перед чем не остановился, чтобы тебя защитить. Я бы пошел на все, лишь бы помешать им с тобой расправиться, но если они все-таки это сделают, если они посмеют это сделать, то почему бы не мне занять твое место?

— Мне нравится, как ты говоришь, — сказал Марк.

— Я с тобой всегда говорю напрямик, ты же знаешь.

— Если бы Драпье сделал тебе такое предложение, ты бы рассказал мне об этом?

— Не знаю. Думаю, что да.

— Я тоже так думаю, — сказал Марк. — Как поживает Элен?

— Очень хорошо.

— А дети?

— Тоже, спасибо. Элен хочет, чтобы ты пришел к нам пообедать на этих днях.

— С удовольствием. Передай ей привет.

После ухода своего помощника Марк сел за стол и закрыл лицо руками, пытаясь ни о чем не думать. Но было нечто такое, чего он не мог изгнать из памяти: устремленный на него взгляд Драпье, полный свирепой ненависти.

Было бы даже успокоительно считать Драпье сумасшедшим, ибо эта ненависть была необъяснима.

Сперва, не понимая, как можно до такой степени ненавидеть человека, который не сделал вам ничего худого, с которым вы только что столкнулись, Марк был готов подумать, что Драпье принимает его за кого-то другого. Потом он предположил, что Драпье просто-напросто человеконенавистник. Но новый председатель банка вел себя корректно (нельзя сказать, любезно, потому что любезность была совершенно чужда его характеру, и, казалось, он даже не имел о ней ни малейшего представления) с большинством людей, которые его окружали. «Значит, — решил Марк, — он ненавидит не меня лично, а то, что стоит за мной».

По правде говоря, эта мысль пришла ему в голову сразу. Но он отверг ее, считая слишком абстрактной. Он не верил, что Драпье берет реванш, или, вернее, не верил, что в наше время человеком может овладеть столь страстное и неугасимое желание реванша. «Мой ранний успех был вызван теми же причинами, что и его падение. Значит, дело не во мне, а в том, что стоит за мной. Драпье проклял меня еще до того, как увидел». Но и это объяснение не вполне удовлетворяло Марка. Прежде всего трудно предположить, что можно с такой одержимостью ненавидеть символ. В таких случаях человеку вредят незаметно, чтобы не давать ему повода жаловаться на несправедливость. В банке, слава богу, это вовсе нетрудно. С другой стороны, Марк не думал, что Драпье настолько умен, чтобы возвыситься до общих идей, а тем более до символики.

Пытаясь проникнуть в психологию Драпье, Марк всякий раз наталкивался на глухую стену. Есть люди, которые руководствуются такими темными побуждениями, что в них невозможно усмотреть ни проблеска логики.

Таким образом, Марк находил только одно объяснение: Драпье ненавидел его инстинктивно, как сознательно ненавидел бы воплощение всего ненавистного ему. Но от такого объяснения Марку было не легче. По-прежнему читал он в глазах Драпье лютую ненависть, по-прежнему почти физически ощущал ее, сталкиваясь с ним в коридоре.

Невозможно было даже предположить, что она порождена предвзятым мнением. Марк уже больше не думал: «Знай он меня лучше, он не стал бы меня ненавидеть или, во всяком случае, так ненавидеть». Марк научился смотреть на враждебность Драпье как на непреложный факт, который никто и ничто не может изменить.