Орхан Кемаль - Мошенник. Муртаза. Семьдесят вторая камера. Рассказы

— Но разве можно из одного только уважения есть то, что в горло не лезет?

— Нельзя, это верно. Но я тогда был слишком молод и боготворил мать.

Она сжала его руку и одарила взглядом, полным страсти.

— Ну а сейчас?

— Что сейчас?

— Кого ты сейчас боготворишь?

— Тебя!

Женщина забыла обо всем на свете и, не думая о том, что за ними могут подглядывать, порывисто обняла его и поцеловала.

— Милый!

Кудрет был польщен столь бурным проявлением чувств, но предпочел вести себя благоразумно.

Женщину это удивило, но она не обиделась.

— Почему ты так холоден со мной?

Кудрет оглянулся:

— Нас могут увидеть…

— Ну и пусть!

Женщина снова обняла его и поцеловала… Но тут их вспугнуло покашливание за дверью. Лукаво улыбаясь, в комнату вошел Кемаль-ага. Свояченица раскраснелась, руки у нее дрожали. «Значит, все в порядке, — решил Кемаль-ага. — Если бы он ей не понравился, такую бы развела канитель… А она, как говорится, „пляшет без музыки“. Вон как на меня смотрит, словно хочет сказать: „Принесла тебя нелегкая“».

Совладав с собой, женщина сказала:

— Мать у него умерла.

Для Кемаль-аги это было новостью.

— Правда, свояк?

При слове «свояк» Кудрет и свояченица улыбнулись.

— К несчастью… — ответил Кудрет.

— Телеграмму получил?

— Нет.

— А как же ты узнал об этом?

— Из Стамбула приехал мой секретарь. Только что здесь был, он и сообщил мне эту печальную новость…

Свояченица переглянулась с зятем: значит, секретарь у него в Стамбуле? А говорили, будто он тайный представитель Анкары. Впрочем, кто бы он ни был, для нее это теперь не имело никакого значения. Она влюбилась в него с первого взгляда и не видела в том греха. После встречи с ним она побежала к своей духовной наставнице Зарифе-хафиз, рассказала ей обо всем и уж, конечно, не пожалела красок. Наставница расплылась в улыбке:

— От твоих слов, милая, даже меня, старуху, в дрожь кинуло!

Нехотя возвратилась женщина домой и там излила душу старшей сестре, жене Кемаль-аги, и матери. Новый знакомый и ростом выше, и в плечах шире, и вообще куда симпатичнее ее покойного мужа. Если он сделает ей предложение, она не раздумывая станет его женой и передаст в его распоряжение все свои земли и имущество. Сделал бы зятек доброе дело, уговорил его жениться на ней. Ведь и зятю он понравился — сразу видно: отдал ему свою постель, делил с ним трапезу да и вообще не отходил от него ни на шаг.

Мать была счастлива, что младшая дочь полюбила и теперь в доме появится зять. Слишком уж сильно любила она первого мужа. А это, говорят, всегда к разлуке. Так и случилось. Не успел бедняга насладиться семейным счастьем, как его поглотила пропасть. Надо бы дочери со вторым мужем быть благоразумнее, а она опять, как и прежде, «пляшет без музыки», хотя дело еще не слажено…

— Хочу познакомиться с вашим секретарем…

— Что может быть проще… Очень толковый, прекрасный работник и преданный друг.

— Возбуждаете мое любопытство?..

— Он и в самом деле достоин внимания.

— Женат?

— Закоренелый холостяк.

— А сколько ему?

— Мой ровесник.

— И так же хорош собой, как ты? — не задумываясь выпалила молодая женщина.

Кемаль-ага прыснул, а Кудрет, притворившись смущенным, сказал:

— Помилуйте! Что вы нашли во мне такого?

Женщина повернулась к своему зятю:

— Не сосватать ли его секретаря Хатидже?

— Хатидже, — пояснил Кемаль-ага, — дочь ее дяди по отцу. Круглая сирота, но клочок земли у нее есть. Обрабатываем его мы. Надо ведь помочь ближнему. Ты, значит, надумала выдать двоюродную сестрицу за секретаря бея-эфенди? — обратился он к свояченице.

— На все воля аллаха.

Кудрет едва не пустился в пляс от радости, но виду не подал. Теперь и Идрису фортуна улыбнулась. Неужели им обоим суждено из городских мошенников превратиться в добропорядочных землевладельцев? Все это прекрасно, но что они смыслят в сельском хозяйстве?

Поздно вечером Кудрет завел об этом разговор со своим будущим родственником.

— Думаешь, я больше твоего смыслю? — сказал Кемаль-ага. — Управляющий у нас толковый, он и командует всеми этими батраками и десятниками. А наше дело — есть да пить.

— Все ясно, — усмехнулся Кудрет.

— Будешь управлять свояченицей — это все, что от тебя потребуется. А хозяйство — не твоя забота. Да и не моя.

Как это понимать? «Управлять свояченицей» — это ясно. А вот что значит хозяйство — не их забота? Нет, он не может рассуждать, как этот болван с золотыми зубами. Ладно, сейчас он скрепя сердце промолчит. Но что будет, когда он выйдет из тюрьмы, женится и войдет в свою новую роль владельца огромных угодий? Он привыкнет к своему положению, а привычка, говорят, хуже бешенства.