Орхан Кемаль - Мошенник. Муртаза. Семьдесят вторая камера. Рассказы

— Объясни мне, что стряслось у вас там?

— Это отец… Прибил ее отец…

— За что?

— Уснула за станком.

— А ты где была?

— Я не заметила, как отец пришел. Он схватил Фирдес за волосы и швырнул на пол.

У девочки начался жар, она металась в постели и бредила.

Мать, не зная, что предпринять, постучала в потолок и позвала:

— Акиле-хала! Эй, Акиле-хала!..

Старуха не отзывалась.

— Акиле-хала, проснись!

Наверху кто-то заворочался, потом послышалось сонное ворчание. Немного погодя старуха спросила:

— Что у тебя там, Зюмрют?

— Спустись сюда скорее, Акиле… Моя Фирдес помирает…

Раздались торопливые шаги, и вскоре со словами «во имя аллаха, всемилостивого, всемогущего», в комнату вошла старая соседка.

— Что случилось, дочь моя? — спросила Акиле, подошла к постели, положила руку на пылающий лоб девочки. — О-о-о! Какой сильный жар! Найди-ка мне батистовый лоскут да принеси чашку с холодной водой. Бедную девочку сглазили, не иначе…

Мать, обливаясь слезами, принесла батист и чашку с водой.

— Перестань, не плачь! — проговорила Акиле. — Вот сейчас мы расплавим свинец, выльем его в воду, и все как рукой снимет! Есть у тебя кусочек свинца?

— Нет…

— Ничего, у меня найдется. А ты брось плакать, успокойся. Все пройдет, все будет хорошо, ей-богу!

Она мочила батистовый лоскут и прикладывала его ко лбу девочки.

— Слышь, Ферхад, — произнес Муртаза, подойдя к проходной. — Знаешь, что со мной случилось?

— Что произошло, Муртаза-эфенди? — спросил сторож, оглядывая надзирателя в командирской форме.

— Пропал я, совсем пропал… Плохи мои дела! Как посмотрю моему директору в глаза?

— Да что у тебя стряслось?

— И не спрашивай, Ферхад. Уж лучше бы меня убили!

Они молча глядели друг на друга.

— Нуха знаешь? Так вот, он застал дочерей моих спящими за станком. И знаешь, что мне сказал? «В чужом глазу ты соринку заметишь, а в своем…» Это он мне?! Да как он смеет мне говорить такое? Он, никудышный надзиратель, обязанностей своих не знающий, — он ведь даже курсов не кончал! Да у меня кровь в жилах даже остановилась! Сердце зашлось. И я должен слушать такие насмешки! От обиды и злости я так стиснул зубы, чуть не переломал их. Как могли мои дочери спать на работе? А?

— И вправду, как это они посмели! — воскликнул Ферхад.

— Лучше бы всадили мне в сердце пулю, чтоб я помер, Ферхад!

Он подошел к выходу, потом вернулся.

— Знаешь, что сделает теперь Нух? Пойдет к техническому директору и скажет, что поймал дочерей Муртазы-эфенди, когда они спали за станком, и заставит наложить на меня штраф. Штраф меня не беспокоит, но как я теперь посмотрю моему директору в глаза? Он мне теперь скажет: «Поздравляю, Муртаза-эфенди! Вот уж не ожидал от тебя. Ты — человек серьезный, курсы окончил, получил строгое воспитание. А как же ты детей своих воспитал?..»

Он подошел к выходу и снова вернулся.

— Лучше помереть, чем услышать такие слова от начальника. Как-никак, а я службу крепко знаю! И да будет тебе известно, обо мне знают не только в нашем городе! — Муртаза прищурил глаза и сделал паузу. — И не догадаешься где… Аж в самом Измире! — Он испытующе посмотрел на сторожа и продолжал: — Есть в Измире богатый человек, так вот он велел передать, что для своего сына возьмет в жены дочь Муртазы-эфенди, и никого больше! Потому что ему известно, что я получал от начальства одни только благодарности. «Я готов пожертвовать свои оливковые рощи ради этой свадьбы», — сказал он.

— Поздравляю! Значит, скоро обручение?

— Я еще не решил окончательно.

— Выходит, сват у тебя богатый человек?

— Говорят, у него оливковые рощи, сады, дома и овчарня. Чуть ли не самый богатый в Измире. Вот передают, что он так и сказал: «Хочу породниться с Муртазой-эфенди, ибо слышал, что этот человек никогда не допускал бесчестия или подлости. Есть у меня дома и в Измире, и в Манисе, есть овчарни. Пусть Муртаза-эфенди возьмет то, что ему приглянется, только чтоб дочь свою нам отдал!»

И глаза Муртазы вдруг сверкнули, будто изумруды.

— Давай, Ферхад, покурим, что ли?

Он зашел в будку, уселся на низенькую скамеечку. Сторож и надзиратель закурили, Муртаза с жадностью затянулся, ноздри его дрожали.

— Знаешь, чего бы мне теперь хотелось? Чтоб были у меня дом и овчарня. Вот бы жил не тужил. Запрягал бы коляску, и на прогулку! Каждый бы вечер с товарищами беседовал, пил водку и вино! Эх, Ферхад! Били бы барабаны, боролись пехливаны, а тут же, рядом, на кострах жарились бы барашки на вертеле. Пей, гуляй! А потом по коляскам, и пусть город оглохнет от наших песен!