Василий Голованов - К развалинам Чевенгура

Анархических групп в стране мало: все они так или иначе связаны с активистской экологией, антивоенной и правозащитной деятельностью. С точки зрения властей, анархизм всегда неудобен, поскольку всерьез задается неразрешимыми противоречиями жизни – между трудом и капиталом, между Человеком и Землей, между «жизнью по совести» и «реальной жизнью». Ну, казалось бы, что тебе? Ну, плюнь, проедь мимо, твое ли дело? Читай, на худой конец, своего Бакунина… Или не читай. А то вдруг узнаешь или скорее почувствуешь, что мы живем в каком-то чудовищном государстве с вездесущими силовыми структурами, подлыми чиновниками, продажными политиками и загнанными на край нужды и беспросветности людьми, к которым вся эта сволочь относится с фашистским презрением, не забывая, разумеется, всеми возможными средствами вдалбливать в головы их детей, в каком великом государстве мы живем.

Я пришел к выводу, что «анархизм» – не политическое учение, а скорее биологическое или психологическое понятие. Что это значит? Что на тысячу человек рождается, скажем, три или пять с таким подбором внутренних характеристик, специфических поведенческих реакций, или, короче говоря, с таким архетипом личности, что, что ты с ними ни делай, они объявятся анархистами. Советская власть дважды изводила анархистов «до третьего колена» – а они все равно объявлялись, хотя и традиция была прервана, и книги лежали в спецхранах. И с этим ничего не поделаешь. Биология. Три на тысячу. Даже смешно было слушать рассказы ребят о том, как они поняли. Ну, что они – анархисты. «Прочел я “Записки революционера” Кропоткина и понял, что я анархист». Попал в традицию. Узнал своих . И ведь буквально со всеми так было, даже с В.В. Налимовым в 1926 году. Но если все – и они, и их противники – с неизбежностью рождаются матерью-природой, то, значит, все ей дороги и нужны? Тогда как их примирить?

Вот вопросик не из легких.

Вечер все же настал, когда все проснулись. Философ Петр поднял деморализованный непогодой народ и, разгладив на коленях несколько мелко исписанных больших тетрадных листов, дал ему обещанный духовный… нет, хлебом это не назовешь; это был просто какой-то духовный торт – лекция об экзистенциализме! Я тоже прослушал и записал за ним слова Кьеркегора: «Истина – это не то, что мы знаем; истина – это то, что мы есть». То есть знать мало, надо быть, возникать, становиться вопреки обстоятельствам.

Эта лекция была так прекрасно красноречива, так неподдельно страстна еще и потому, что была обращенной к самым молодым проповедью, предваряющей ту самую «ситуацию выбора», которую люди взрослые уже прошли, совершив, во всяком случае, свой главный выбор – выбор между конформизмом автомата и предельной включенностью в жизнь. Между «реализмом» и «идеализмом». Мне нравятся идеалисты. Они всегда стоят у истоков всякого серьезного начинания. Мне нравилось среди молодых в тот вечер – в них так мало еще озабоченности, так сильна вера в высокое предназначение человека и убежденность, что им с этой верой удастся пройти по жизни и победить этот мир, не знающий ни благородства, ни пощады. Удастся жить, не поступаясь принципами, не совершая пакостных сделок с совестью, от которых плакать потом хочется от собственного ничтожества, жить, не преклоняя головы перед мелкими тиранами, о крупных уж не говоря....

После презентации стенгазеты и дегустации ликера «Бейлис» все решили идти на воскресную дискотеку.

– Ребят, а вы не боитесь, что вам морду набьют? – прямо спросил я.

– Зачем морду? Мы с местными в прекрасном контакте: в футбол им проиграли, – утешил меня Андрюха.

Но появившийся из темной «закусочной» громадный пьяный мужик, как оказалось, еще не уяснил себе ситуацию во всей ее доброй простоте.

– Анархисты?! – с восторгом воскликнул он, разворачивая могучие плечи. – Что, бить будете?

– Не, мы мирные, – разочаровал его Андрюха.

Видимо, строители египетских пирамид обладали уникальной психикой, раз годами могли заниматься одной и той же работой. Для меня монотонность труда является опасным испытанием, которое часа через три перетаскивания мусора или перебрасывания «цепочкой» кирпичей со второго этажа флигеля на первый неизбежно оборачивается мыслями такого рода: а зачем все это? Ради музея? Так ведь непонятно, будет ли музей, или попросту флигель вместе с парком «приватизирует» кто-нибудь, перекупив у Бакунинского фонда, и такое здесь учредит… Это говорят мое малодушие и усталость. Это голос обстоятельств. Но ведь человек и возникает вопреки обстоятельствам – так говорил философ Петр.