Василий Голованов - К развалинам Чевенгура

Потом была ночь.

Потом – подъем в половине пятого.

Вызванное к подъезду такси не пришло.

«Верный» шестичасовой поезд оказался отменен – его даже не было на табло. Люди вели себя очень спокойно: выстроившись к административной стойке, они узнавали что-то и либо уходили с вокзала, либо оставались терпеливо ждать. Элен выстояла очередь и, вернувшись, сообщила, что уехать в Париж можно будет поездом в 9.00, билеты на который мы вчера обменяли на этот верный шестичасовой. Выходило – ждать. Довольно скоро мы нашли буфет, туалет и магазинчик прессы, что несколько разнообразило наши занятия, и в конце концов очень удачно влезли в вагон первого класса поданного в 9.30 поезда на Париж, который шел через Бордо шесть часов. Распихав свои вещи, я спросил Элен: что, в конце концов, все это значит? Стрельба слезоточивым газом по студентам в Париже, разгон докеров в Марселе, теперь вот еще эта забастовка? Я чувствую напряженность, но не понимаю, в чем причина…

– Причина сложная. Общество меняется. По поводу этой конкретной забастовки все просто объяснить: железные дороги хотят приватизировать. А грандиозный профсоюз транспортников против этого. Этот профсоюз – это огромное завоевание и очень сильное учреждение. Если приватизация – значит, хозяин будет выгонять по своему усмотрению, по своему усмотрению менять проездные тарифы… Сейчас профсоюз обеспечивает своих работников льготами и правами, а приватизация, конечно, будет настаивать на их отмене. То, что они дают два поезда в день – то есть устраивают такую «мягкую» забастовку, – это потому, что еще до Саркози, во время мощных забастовок в парижском метро, была озвучена угроза правительства, что если забастовки не прекратятся, то армия овладеет железными дорогами и метро и обеспечит их работу. Сейчас вообще всякое изъявление протеста – оно должно быть заранее оговорено и согласовано. Людей лишают возможности бороться за свои права… – Элен задумалась. – Но в целом дело серьезнее. Я не знаю, как объяснить. В русском языке ведь существует пословица, что бедность – это не грех?

– Бедность не порок.

– Да, была не порок. А теперь – порок. Если ты безработный – это порок. Теперь, если тебе на бирже труда дважды предлагают работу – любую, даже ту, которая тебя не устраивает, – а ты отказываешься, тебя на третий раз лишают пособия, лишают прав. Все, ты не хочешь работать, ты изгой.

– Я узнаю подобные настроения. Еще: «уничтожим всех уродов» – больных, сумасшедших, алкоголиков, просто странных людей…

– Да! Теперь ребенку дошкольного возраста, если он не в меру шустрый, могут поставить диагноз, что он опасен, потому что в будущем будет склонен к асоциальному и криминальному поведению…

– Но ведь это фашизм.

– Все это дико, и на моей памяти такое происходит впервые. Потому что я из поколения, которое пережило войну и которое точно знало, что дальше будет лучше. А теперь в обществе нет этого оптимизма. Я не думала никогда, что увижу Рим с мэром-фашистом.

– А у них сейчас мэр-фашист?

– Фашист абсолютный. Ну, фашист-модерн. Телешоумен. Артист. Фразёр. Но главное – никто не знает, как с этим бороться. Все внутренние баррикады – они больше не держатся. Все понятия – размыты. Я почему-то вспомнила сейчас про этих душевнобольных… Понимаете, была проблема психиатрии очень серьезная, потому что закрытые дома для умалишенных, где с ними делают, что хотят, это было наследие XIX века, и в свое время в левом движении было очень сильное течение против такой психиатрии. А потом просто правительство решило, что содержать сумасшедших в закрытых домах – это очень дорого. И неэффективно. К тому же сумасшедший, как безработный, – это порок. Если ты сумасшедший – ты виноват. И вот, таких специальных клиник больше не будет. А люди, которые имеют психические проблемы, должны являться под наблюдение врачей днем, а вечером уходить домой. Как будто это более гуманно – но это только означает, что им вкатили очень солидную дозу тяжелых препаратов. И конечно, когда человек, психически слабый, выходит в 7 часов вечера в Париж или спускается в метро – он выдерживает один раз, выдерживает другой раз, а на третий натурально сходит с ума. С судорогами, может быть, с агрессивными какими-то проявлениями… Его арестовывают и сажают в тюрьму. Вместе с преступниками. И то, что там происходит, – это по-настоящему дикие вещи. Переполнены тюрьмы. И студенты, которые теперь выступают, они чувствуют, как общество леденеет, как оно пытается всех подогнать под единый стандарт – успех, зарабатывание денег, – и они сопротивляются, потому что они еще молодые, еще живые… Они сопротивляются… Инстинктивно, что ли. Гуманитарные науки почти не имеют уже никакого значения. Языки больше не изучают… И право создать себе интересную, умную жизнь больше не имеет никакой ценности. Важно только получить минимум необходимых знаний и хорошо работать на свою корпорацию. Все другое ничего не стоит. И когда вам шестнадцать лет, вы это чуете, как звери. Когда они перестанут чуять, все погибнет. Деньги очень опасная штука. Рынок ведь умеет создать желание иметь все больше и больше… Теперь уже на телевидении созданы программы для совсем маленьких детей, которым шесть месяцев… Чтобы они с раннего детства сосали эту бесконечную телесоску и росли «нормальными»…